перехода кипчаков на сторону Чингизидов при завоевании последними Хорезма, в тех же случаях, когда такое случалось, перебежчиков в ряде случаев убивали. Почему? Как представляется, Чингис-хан и его полководцы не могли допустить существования организованных на прежних (степной демократии) принципах кочевых племён, тем более крупных. Снова и снова С. Акимбеков подчёркивает: монголы не могли мириться с существованием где-либо в Великой Степи независимых от них образований кочевников [Акимбеков 2011: 209–212, 220].Очевидно, «степная демократия» была соблазном для своих подданных, и Чингис-хан стремится уничтожить её, чтобы «свои» не соблазнились и не вспомнили, что и они раньше такими были. Лишь позже, после разрушения племенной структуры кипчаков («раскашивания», то есть расформирования их племён и включения в состав других, лояльных племён), Чингизиды стали и их использовать для комплектования армии [Акимбеков 2011: 224–225]. Однако и в 1238–1239 гг. главной задачей татаро-монголов оставалось истребление оставшихся непокорными кипчаков, теперь на Волге и в Причерноморье. Судя по тому, какие силы были брошены против кочевого объединения Бачмана на Волге, это объединение было достаточно опасной альтернативой «чингисхановской» организации степного государства [Акимбеков 2011: 252–253].

В то же время на захваченных Чингизидами китайских территориях традиционные государственные институты функционировали практически без изменений, более того, усиленно Чингизидами перенимались [Акимбеков 2011: 238–239]. И вот это самое интересное. И самое худшее. Л. Н. Гумилёв много писал о так называемых этнических химерах, которые возникают от соединения принципиально разных цивилизаций в одном государстве. На примере Северного Китая IV–VI вв. он доказывает, что евразийско-восточные химеры, соединяя в себе худшие черты обоих «родителей», были крайне деспотическими, далеко превосходили по жестокости Восток, не говоря уже о Евразийских степях [Гумилев 1994 «Хунны…»]. Но разве империя Чингис-хана не была такой же химерой? Разве она по жестокости не превзошла всё, что до этого было на Востоке, не говоря уже о евразийских степях? Л. Н. Гумилёв всячески старается реабилитировать чингизидов – неужели для него всё дело в том, что центр созданной ими империи находился не на берегах Хуанхэ, а в степях?

И вот эта химера привела к тому, что в Степи установилась ханская тирания, а на Руси был постепенно подавлен вечевой строй: ведь с одними князьями, без народного веча и боярства, ордынским ханам было легче договариваться, да и сами князья вскоре усвоили привычку грозить «позвать татар» при малейшем неповиновении со стороны народа. К середине XIV в. вече осталось только во Пскове и в Новгороде [Костомаров 1995: 116–118, 134–136]. Правда, тогда Орде не удалось изменить политический строй Руси, ничего подобного собственной государственной системе на Руси, вопреки достаточно распространённому мнению среди историков, Орда не создала. Это удалось Ивану Грозному три века спустя; об этом ниже.

Почему же государство, созданное Мономахом, не устояло перед нашествием Батыя? Ответ прост: во второй половине XII в. оно переживало период феодальной раздробленности, которая в те века поразила всю Европу. С преодолением этого исторического этапа государство Мономаха вполне могло организоваться как централизованное, на европейских началах. Что могло этому помешать? Разный этнический состав? Или конфессиональный – с учётом того, что лишь часть кипчаков приняла православие, тогда как другие – католичество (у венгерских границ), несторианство или остались язычниками? Но ведь многие европейские государства с разным национальным и/или религиозным составом оказались вполне устойчивыми – например, Швейцария, Бельгия или Нидерланды. В Нидерландах при национальной однородности отсутствует религиозная, поскольку католики, кальвинисты и атеисты составляют примерно по трети населения. В общем, есть основания думать, что такому же развитию событий в России-Евразии помешало Батыево нашествие.

Однако по мере распада империи Чингизидов степное общество постепенно возвращалось к традиционной системе государственного устройства – степной демократии; можно назвать этот процесс «расчингисханиванием». Киргизы, по мнению С. М. Абрам-зона, в XVI в. вновь окончательно воспроизвели её [Абрамзон 1990: 38–41]. Казахи, по мнению С. Акимбекова, проделали это во второй половине XVI в. или на рубеже XVI–XVII вв. [Акимбеков 2011: 511, 549]. Но есть основания думать, что это произошло гораздо раньше, хотя, конечно, в любом случае не одномоментно.

На западных рубежах Орды тенденции к «расчингисханиванию» наметились уже в конце XIII в. Но это и понятно: если Центр Империи Чингизидов в Каракоруме находился под влиянием китайской государственной традиции, то другие чингизидские государства находились под влиянием также и местных сообществ, строились «по образу и подобию … Империи, но с учётом местных традиций… государственного устройства» [Акимбеков 2011: 267, 283, 286, 307].

То есть, Золотая Орда, находившаяся территориально на месте степной составляющей Мономахова полицентрического государства, должна была в первую очередь испытывать влияние Руси, а также некоторых стран Восточной Европы. На Руси имела место попытка создать аналог центральной бюрократии китайского типа в виде баскаков; однако с распадом единой Империи дань стали собирать сами русские князья, а баскаки исчезли [Акимбеков 2011: 268–269].

С другой стороны, Орда находилась также и под влиянием некоторых восточных территорий, например, подвластного ей Хорезма, а кроме того, ханы, вероятно, осознавая опасность «наследия Мономаха» и в противовес евразийскому началу, практиковали завоз в Орду большого числа, как ремесленников, так и чиновников из Средней Азии.

Но процесс «расчингисханивания» шёл. Уже в последней четверти XIII в. имеет место борьба Ногая, опиравшегося на ресурсы оседлых Болгарии (находилась под властью Орды с 1242 по 1301 гг.), Сербии (была в зависимости от Ногая в 1292–1299 гг.) [Хара-Даван 1996: 248–250], Галицко-Волынской Руси, возможно, и Венгрии. Есть основания думать, что войска Чингизидов ушли из Венгрии не в 1242, как принято считать, а только в 1301 г., хотя подробностями этого я тут заниматься не буду, это отдельная тема.

Государство Ногая, которое в силу этого раньше других начало «расчингисханиваться», вступило в борьбу с Золотой Ордой за влияние на Русские земли. Опирался Ногай и на сохранивших остатки степной демократии «недораскошенных» кипчаков [Сафаргалиев 1996: 328]. В 1291 г. Ногаю удалось посадить на ордынский трон своего ставленника Тохту, правда, ненадолго. Некоторые русские князья, например, первый Московский князь Даниил Александрович (1276–1303), тоже поддержали Ногая. После того, как с властью Ногаева ставленника в самой Орде было покончено, было организовано и карательное нашествие на Северо-Восточную Русь с целью наказать её за союз с Ногаем, а главное, вывести из-под его влияния («Дюденева рать» 1293 г., по масштабам напоминавшая Батыево нашествие) [Горский 2016: 13–16]. Тем не менее, именно между 1285 и 1293 гг. московский, тверской и переяславский князья сами получили право собирать дань для отправки в Орду, их княжества избавлены были от разорительных походов ханских баскаков [Насонов 1940: 77–78].

Таким образом, процесс «расчингисханивания» в Орде – явно не последняя причина того, что Орда не смогла навязать восточную форму правления