Прекрасному угощению в Шантийи отдали честь все. Даже Фергюзон, осторожный, благоразумный Фергюзон, отведал прелести бургонских вин, с которыми он познакомился в первый раз. Фергюзон был гасконец и до сих пор поэтому мог оценить только вина своей провинции, которые в то время (если верить герцогу де Сен-Симону) еще не очень славились.

Но Ковиньяк не поддался общему увлечению. Отдавая должное превосходному мулен-а-вану, нюи и шамбертену, он потреблял их очень умеренно. Он не забывал хитрой улыбки Ленэ и понимал, что ему понадобится вся сила ума, чтобы заключить выгодную торговую сделку с лукавым советником. Зато он очень удивил Фергюзона, Барраба и других своих товарищей, которые, не зная настоящей причины его воздержанности, вообразили, что он хочет переменить свой образ жизни.

К концу ужина, когда тосты начали произноситься все чаще, принцесса вышла и увела с собой герцога Энгиенского: она хотела предоставить гостям своим полную свободу сидеть за столом, сколько им заблагорассудится.

В конце концов все устроилось согласно ее желаниям. Она оставила обстоятельный рассказ о сцене в гостиной и о пиршестве в галерее, опустив одну-единственную подробность — слова Ленэ, сказанные ей на ухо, когда она вставала из-за стола:

— Не забудьте, ваше высочество, что мы едем в десять часов.

Было уже почти девять. Принцесса принялась за сборы в дорогу.

Между тем Ленэ и Ковиньяк взглянули друг на друга. Ленэ встал; Ковиньяк тоже. Ленэ вышел в маленькую дверь, находившуюся в углу галереи. Ковиньяк понял, в чем дело, и пошел за ним.

Советник провел Ковиньяка в свой кабинет. Авантюрист шел сзади, стараясь казаться беспечным и спокойным. Но между тем рука его небрежно играла рукояткой кинжала, а быстрые проницательные глаза заглядывали во все двери и за все занавески.

Не то чтобы он боялся попасть в западню, но держался правила быть всегда осторожным и наготове.

Когда они вошли в кабинет, полуосвещенный лишь одной лампой, Ковиньяк тотчас осмотрелся и уверился, что они одни. Ленэ указал ему на стул.

Ковиньяк сел у той стороны стола, на которой горела лампа.

Ленэ сел против него.

— Сударь, — сказал Ленэ, стараясь сразу же завоевать доверие дворянина, — позвольте прежде всего отдать вам ваш бланк. Он ведь принадлежит вам, не правда ли?

— Он принадлежит тому, у кого он будет в руках, — отвечал Ковиньяк, — на нем, как вы можете видеть, нет никакого имени, кроме имени герцога д’Эпернона.

— Когда я спрашиваю, ваш ли это бланк, я разумею, как вы его получили? С согласия ли герцога д’Эпернона?

— Я получил этот бланк из его собственных рук, сударь.

— Так эта бумага не похищена и не вырвана силой?.. Я говорю не о вас, но о том, от кого вы ее получили; может быть, она досталась вам из вторых рук?

— Повторяю вам: она отдана мне самим герцогом добровольно в обмен на другой документ, который я доставил герцогу.

— А какие обязательства приняли вы на себя?

— Ровно никаких.

— Стало быть, владелец бланка без опасения может употребить его как захочет?

— Может.

— Так почему вы сами не пользуетесь им?

— Потому что, сохранив бланк, я могу получить что-нибудь одно; а отдав его вам, я получаю две вещи.

— И что же это за вещи?

— Во-первых, деньги.

— У нас их мало.

— Я сговорчив.

— А во-вторых?

— Чин в армии принцев.

— У принцев нет армии.

— Но они хотят ее иметь.

— Не хотите ли лучше взять патент на право набирать рекрутов?

— Я только что хотел просить его.

— Остаются деньги…

— Да, вопрос только в деньгах.

— Сколько вы хотите?

— Десять тысяч ливров. Я уже сказал вам, что не запрошу слишком много.

— Десять тысяч!

— Да. Надо же дать мне хоть что-нибудь вперед на вооружение и обмундирование солдат.

— Правда, вы требуете немного.

— Так вы согласны?

— Извольте!

Ленэ вынул готовый патент, вписал в него имя, сказанное молодым человеком, приложил печать принцессы и отдал бумагу Ковиньяку. Потом открыл сундук с секретным замком, где хранилась казна армии мятежников, достал десять тысяч ливров золотом и разложил кучками, по двадцати луидоров в каждой. Ковиньяк тщательно пересчитал их: пересмотрев последнюю кучку, он кивнул головой в знак, что Ленэ может взять бланк. Ленэ взял бумагу и положил в сундук, считая, без сомнения, что любая забота о безопасности столь драгоценного документа не может быть чрезмерной. В ту минуту, когда Ленэ прятал в карман ключ от сундука, вбежал лакей и объявил, что советника спрашивают по важному делу.

Ленэ и Ковиньяк вышли из кабинета. Ленэ пошел за лакеем, Ковиньяк отправился в зал пиршества.

Между тем принцесса приготовлялась к отъезду. Она переменила парадное платье на амазонку, годную для верховой езды и для кареты, разобрала свои бумаги, сожгла ненужные и спрятала важные, взяла свои бриллианты, которые приказала вынуть из оправы, чтобы они занимали меньше места и чтобы она могла в случае нужды удобнее продать их.

Что же касается герцога Энгиенского, то он должен был ехать в охотничьем костюме, потому что ему не успели еще сшить другого платья. Его конюший Виала должен был постоянно ехать рядом с каретой и, если нужно, обязан был взять его на руки и у везти на белой лошади — чистокровном скакуне. Сначала боялись, чтобы мальчик не заснул, и заставляли Пьерро играть с ним; но такая предосторожность вскоре оказалась совершенно бесполезной: принц не спал от мысли, что он едет как взрослый.

Кареты, приготовленные под предлогом необходимости отвести виконтессу де Канб в Париж, стояли в темной каштановой аллее, где невозможно было увидеть их. Кучера сидели на козлах, дверцы были отворены; все экипажи находились шагах в двадцати от главных ворот. Ждали только сигнала, то есть громких звуков трубы.

Принцесса, не спуская глаз с часов, на которых стрелка показывала без пяти минут десять, уже встала и направлялась к герцогу Энгиенскому с намерением вести его в карету, как вдруг дверь стремительно отворилась и Ленэ вбежал в комнату.

Увидев его бледность и растерянность, принцесса побледнела и растерялась.

— Боже мой! — вскричала она, подходя к нему. — Что с вами? Что случилось?

— Ах, Господи, — отвечал Ленэ с величайшим волнением. — Приехал какой-то дворянин и хочет говорить с вами от имени короля.

— Боже! Мы погибли! Дорогой Ленэ, мы погибли! Что нам делать?

— Есть только одно средство.

— Какое?

— Прикажите раздеть сейчас же герцога Энгиенского и надеть его платье на Пьерро.