Несмотря на строгий запрет графа, Маша и Аля не выдержали — решили все же взглянуть на первомайскую демонстрацию. Подруг сразу же захватил всеобщий подъем протестующих — чувство живой солидарности волной всколыхнуло и сплотило их ряды. Людское море под разноцветными стягами и транспарантами бушевало от негодования, то сгущаясь, то растекаясь в стороны. Масштабность самого зрелища вселяла надежду на выпрямление поруганного и обманутого народа. Маша и Аля ощутили, как биение их пульса совпадает с биением десятков тысяч русских сердец. А рядом зазвучало вдруг: «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой!.. И дух «Священной войны» все с большей силой накалял атмосферу. Когда толпы демонстрантов прошли по улице Горького и свернули на проспект Маркса, а затем медленно стали уплотняться у Колонного зала Дома Союзов, наперекор им выступил милицейский отряд. Очутившись у входа в метро, подруги видели, как тех, кто пытался сопротивляться, омоновцы стали беспощадно избивать дубинками. Заметив, как один из них ударил подростка. Аля закричала:

— Мерзавец! А ну-ка прекрати сейчас же!

Тот остановил свой цепкий взгляд на Алевтине и рассвирепев, стал продираясь сквозь толпу, приближаться к ней:

— Да я сейчас тебя, стерву..!

Маша молниеносно втолкнула Алю в метро и затащив внутрь, прошипела:

— Ты с ума сошла! Он же готов растерзать тебя на месте, а в лучшем случае — схватить и арестовать! Пойми же, буйная ты голова, мы не имеем права рисковать!

— Но смотреть, как бьют людей и ничего не делать — разве можно?! Ты со своим графом в немецких облаках витаешь! В розовом свете остаться хочешь, да?!

— Да не хочу, Алька! Но пользу кому-то приносить и помогать мы можем с тобой только через «Лайерс», неужели не ясно, а?! И Вадиму мы слово давали — никуда не вмешиваться!!

Зажатые толпою, они скатились вниз по лестнице и на перроне при подходе поезда оказались притиснутыми к скамье. Но Маша, страшась преследований омоновца, схватила подругу за плечи и резво пробилась с нею в переполненный вагон…

Озноб от всего пережитого в тот день долго не проходил. В душе Мимозы боролись два мотива: согласие с Алей, восхищение ее душевным порывом и смелостью; но с другой стороны, Мими сознавала: Вадим, конечно, прав — необходимо сохранять благоразумие, даже если оно будет выглядеть как равнодушие или трусость. Алевтина же, в отличие от подруги, не размышляла долго, а просто плакала. Но обе они именно в этот жестокий день Первомая поняли окончательно, что не смогут больше оставаться в стороне от борьбы за справедливость, не будут отлеживаться «на печи»…

* * *

Однажды жарким летним днем Мими забрела в Художественный салон на Пятницкой — подарок присмотреть ко дню рождения мамы. И взгляд ее упал на две картины: «Ромашки» и «Дальний монастырь». Что-то очень знакомое почудилось ей, даже сердце защемило. Тяжело вздохнув, спросила старого продавца об авторе.

— Да это Удальцов — хороший он художник, да теперь спрос-то какой, сами знаете — у кого сейчас деньги-то есть?

Купив обе картины, Мимоза узнала у старичка, весьма удивленного ее покупкой, что удальцовские вещи можно еще найти и на Преображенке. Помчалась туда, не задумавшись. В салоне стояла гробовая тишина, и молодая продавщица не обратила на Мими никакого внимания. Наконец, безуспешно осматривая стены, Маша спросила девицу об Удальцове. Та недовольно пожала плечами:

— Вот, смотрите, здесь в углу. Три месяца провисели — никто и не подумал взять. Кому живопись-то счас нужна?

И девица нехотя развернула холсты. Одна из картин была огромная — «Сирень», другая поменьше — с васильками, а третья называлась «Деревенский дворик» — с кудахтающими яркими курицами на весеннем солнце и щенком, прыгающим от восторга.

— Ах, чудесно! Я забираю все три!

— Подождите, девушка, вы же о цене даже не спросили — они очень дорогие! — предостерегающе воскликнула надменная продавщица, взглянув на Машу с легкой иронией.

— А для этой девушки неважно! — раздался вдруг знакомый, слегка глуховатый баритон над самым ухом Мими.

— Анатолий Николаич?! — в изумлении промолвила она, растерянно взглянув на внезапно появившегося художника.

— К вашим услугам, госпожа президентша! Вот не ждал, не чаял — значит, судьба! — радостно взирая на Машу, произнес Удальцов.

По дороге к стоянке такси, он, несмотря на упорное ее сопротивление, уговаривал заехать к нему в мастерскую.

— Надо же отметить такое событие, фрау Штирлиц! Вы ведь меня от голода спасли! Если и дальше дэ-мо-кра-тия так цвести будет, все мои собратья-художники перемрут. А вас мне просто Бог послал!

— Не преувеличивайте, Анатолий Николаич! Это вас мне Господь послал! Разве могу я забыть, что вы мне жизнь спасли! Это я — в неоплатном долгу перед вами!

— Раз вы это сознаете, то обязаны немедленно ко мне заехать! Чаю попьем, погутарим маненько. Да уж не боится ли меня крутая фрау Штирлиц? Я ведь с виду только — волк морской, а внутри — сущий ягненок, да-да. Неужто не верите мне, фрау-мадам?!

— Ну насчет ягненочка — это явно не про вас! Гм… да ладно уж, поехали! — отчаянно вздохнула Мимоза, сдаваясь на милость победителя.

Мастерская художника показалась ей гигантской: на фоне высокого потолка и двух огромных окон выделялся длинный стол орехового дерева, на стульях валялись холсты, тюбики с красками; в самой середине — мольберт с незаконченным пейзажем, а вдоль стен были расставлены рамы: от самых простых — до роскошных старинных.

— Присаживайтесь в кресло поудобнее, Машенька! Сейчас заварю чай. — И Анатолий Николаич исчез на кухне.

В этот миг в душе ее словно пламя всколыхнулось, и она всеми силами пыталась погасить его… Но тщетно. Вся атмосфера мастерской будто наполнилась невидимыми крыльями, взбудоражившими Мимозу, пробудившими в ней что-то давно забытое — из трепетных ощущений детства. И слезы проступили на глазах. Но когда художник вошел с бутылкой коньяка и рюмкой в руках, она невольно насторожилась.

— Это — исключительно для вас, фрау Маша! Я ведь сам-то вообще не пью, — успокоил он гостью, перехватив ее испуганный взгляд.

— Неужели? Вот бы никогда не подумала! — с некоторым вызовом воскликнула храбрившаяся Мими, — а почему, если не секрет?

— От вас я не намерен что-либо скрывать: я — бывший горький алкаш, вот поэтому. Хотя понимаете, я ведь не синичка, а коршун! Но завязал уже давным-давно, не бойтесь! — сказал он с легкой усмешкой.

— А-а, теперь мне ясно, представляю!

— Да что вам ясно-то, барышня вы заморская! Ну-ну, да я задираться не намерен! Совсем наоборот — хочу заслужить ваше доверие. И не подумайте, будто мне интересно, чем вы на самом деле промышляете — да будь вы хоть Матой Хари! — мне по барабану! И политика вся — мне до фонаря! Просто рожи их всех, наглые, равнодушно видеть не могу — просто ненавижу! Но интереса к ним — ноль! А вот вы для меня — загадка очаровательная, да! Как змея и кролик в одной ипостаси!