Впрочем, я снова отвлекся, прости старика. О Дамьене Эшвуде я, разумеется, никогда не слышал, навел справки. Оказывается, он известный и уважаемый мастер своего ремесла, но, стоит тебя, жил одиночкой. Мои люди нашли его в городишке Плесы, прислали мне отчеты и дагерротипический снимок. Эшвуд выглядит вполне здоровым, только на лице синяк. С ним какая-то молодка — то ли служанка, то ли любовница. Господь свидетель мой, ты знаешь, я много погулял, но таких здоровенных титек, как у нее, сроду не видел. С чего ты вдруг заинтересовался переплетчиком? Расскажешь?

Ну что ж, старина, засим прощаюсь, желаю тебе теплого солнышка на юге и податливых южанок. Твой друг Михаэль Броннт».

Я накрыла ладонью письмовник, и тот послушно свернулся в клубочек. Михаэль Броннт был первым министром при покойном государе и, судя по бодрому тону письма, не собирался уступать место…

К щекам прилила кровь. Я не понимала, что чувствую. Дамьен был жив и здоров — и я радовалась, ощущая бесконечное облегчение. Но что за женщина с ним была?

Я почти сразу же осадила себя. Теперь не имеет значения, кто эта «молодка». Дамьену лучше быть с ней, чем со мной. Я не принесу ему счастья, ночь в поезде осталась далеко позади, и лучше думать, что нам она просто приснилась.

— Спасибо, — негромко ответила я, стараясь сдержать подступающие слезы. Тобби приблизился, сел на скамью и так же негромко произнес:

— Твой переплетчик даром времени не теряет.

— Я вижу, — сказала я, и горло перехватило спазмом. Тобби довольно улыбнулся, забрал письмовник и протянул мне второй шарик: толстый, с золотистыми искрами.

— А это уже лично тебе.

Я пожала плечами, взяла письмовник, и он беззвучно раскрылся у меня в руках, показав ровные убористые строчки, написанные тем почерком, который я видела в бумагах на башне Кастерли.

«Дорогая Вера!

Я понимаю, что любые мои слова и просьбы будут напрасными, если я не сумею достучаться до твоего сердца. Тогда, после бала, мне показалось, что мы действительно стали близки. Не телесно — желания плоти ерунда, по большому счету. Я имел дерзость поверить, что наши души потянулись друг к другу.

Что сказать? Многое и ничего. Ты имеешь право быть там и с теми, с кем считаешь нужным. Но не запрещай мне звать тебя.

Вера, вернись. Ты нужна мне. Клянусь Господом и всеми святыми, я не знаю, почему меня так к тебе влечет. Но я готов стоять на коленях и умолять тебя о единственной встрече. Вернись. Я приму любое твое решение, но скажи мне в лицо о том, что ты решаешь.

Я сниму твое проклятие, обещаю. Я сделаю тебя королевой Хаомы. Вера, я выполню любую твою просьбу, если ты вернешься, но умоляю, скажи мне в лицо о том, что ты решаешь.

Мой артефакт работает. Я закончил его и успел испытать. Ты, должно быть, пришла в ужас, когда узнала о смерти моего отца, но правда гораздо страшнее. Эван тоже мертв. И знаешь, я испытываю невольное облегчение и жгучий стыд, когда думаю о том, что они погибли. Эван и отец сделали столько, что заслужили свою смерть. Но мне все равно очень горько и очень больно. Надеюсь, ты веришь мне.

Если ты боишься, то я даю слово, что ты будешь в безопасности. Я не допущу, чтоб даже волос упал с твоей головы, и слово мое крепко. Вера, где бы ты ни была, возвращайся.

Ты нужна мне.

Я тебя жду».

— Что за бред… — растерянно проговорила я. Тобби пожал плечами.

— Отчего же «бред»? Любовь. Видишь, как человек убивается. Себя не помнит перед безжалостной дамой.

Он говорил с плохо скрываемой злостью, и я вполне его понимала.

— Что мне в этом? — спросила я с нарочитым безразличием. — Моего проклятия он не снимет, а дьявол знакомый, — я выразительно покосилась на Тобби, — лучше дьявола незнакомого.

По губам Тобби скользнула улыбка, которую я, признаться, не поняла.

— Никогда не видел, чтобы Эвгар так валялся в ногах, — сказал он. — И это странно. Ты, конечно, исключительная женщина, но вот чтобы так…

— Что мне в этом? — повторила я, гневно скомкав письмовник и бросив его на колени Тобби. Меня действительно наполнило злостью и гневом. Все напряжение последних недель сконцентрировалось в одной точке, и стало ясно, что взрыв неминуем.

— Ну будет, будет, — Тобби с какой-то внезапной раболепной предусмотрительностью дотронулся до моего запястья. — Часть твоей просьбы я выполнил. Твой переплетчик жив, здоров и прекрасно себя чувствует. Эвгар тебя не достанет. Остался Борис Виттакер.

— Он сын Жирного Юргена, — я откинулась на спинку скамейки и сделала несколько глубоких вдохов и выдохов. Злость следовало подавить, и работа всегда была самым подходящим делом для этого. — Я была у него позавчера в Вышеграде, он рассказал, что Борис дурачок и живет в деревне.

Тобби понимающе ухмыльнулся.

— Сослал, значит… Ну, чего-то в этом роде я и ожидал. Скорбный разумом наследник не должен маячить у всех на виду.

— Жирный Юрген его ненавидит, — сказала я. — А Эвгар по какой-то причине хочет убить, причем настолько сильно хочет, что создал самый могущественный артефакт Смерти за всю историю. И каким-то боком здесь замешана я, потому что Эвгар ничего не делает просто так.

Тобби задумчиво потер кончик носа. Я отметила, что к бывшему министру инквизиции уже вернулась его кукольная элегантность: идеально выбритое лицо, тщательно уложенные волосы, небольшая булавка с изумрудом в галстуке. Кто б подумал, что этот щеголь насколько жестоко и умело орудует кинжалами?

— Что за поселок?

— Сосновая Хмарь. Я ехала туда, когда твои люди сняли меня с поезда.

Некоторое время Тобби с прежней задумчивостью изучал собственные ногти, а затем промолвил:

— Кто еще знает про Сосновую Хмарь?

— Дамьен, — прошептала я, и Тобби одарил меня таким взглядом, что впору было спрятаться под скамью.

— Хреново. Впрочем, ладно. Если этот Борис действительно так важен для нашего нового государя, то нужно рискнуть и вывезти его в Лекию. Такие козыри надо держать при себе.

Я невольно вздохнула с облегчением. Конечно, это проще сказать, чем сделать, но я прекрасно понимала, что у Тобби остались рычаги влияния, а с учетом его обид и честолюбия можно было быть уверенной в том, что Борис очень скоро покинет Хаому.

— Спасибо, — негромко сказала я. Тобби равнодушно улыбнулся и ответил:

— Через час к тебе модистка придет. Нас сегодня вечером ждут на приватном ужине.

Приватный ужин по-лекийски — это стол, накрытый так, что можно накормить роту солдат, и пятнадцать-двадцать человек из близкого круга хозяев. Госпожа Элените, насколько я поняла, была давней знакомой Тобби и, узнав, что он приехал в Эбердин, сразу же пригласила его на чашечку чая.

Приглашенная модистка из самого популярного магазина принесла мне светло-голубое платье по последней лекийской моде: никакого корсета, никаких тяжелых юбок — рукава фонариком, поднятая под грудь линия талии и эффектный объемный лиф. Я рассматривала подол, расшитый пайетками и легкими блестками и чувствовала себя раздетой. В Хаоме сорочки были почти такие же.