Альберт Эйнштейн

У нас оставался единственный выход — рассказать все как было. Раньше, чем этот умалишённый успел нажать на курок или позвонить местному шерифу, Сара в нескольких словах объяснила, что пишет диссертацию о первой супруге Эйнштейна. Упоминание о своей биологической матери совсем не растрогало Дэвида Кауфлера.

— Я о ней ничего не знаю и знать не хочу. Я ношу фамилию матери, потому что мой отец сказал, будто его фамилия Смит слишком обыденна, чтобы хоть чего-нибудь добиться в жизни. Теперь уже ясно, что он заблуждался. — Кауфлер бросил на стол пустой ящик и добавил: — К тому же они так и не поженились, а в те годы все было иначе, чем теперь, и вот, на свою беду, я Кауфлер.

— Все-таки нам хотелось бы что-нибудь узнать про Лизерль, — робко произнесла Сара.

Старый великан поднялся на ноги, его стул при этом пронзительно заскрипел. Я уже подумал, что на сем встрече и конец, однако, к нашему удивлению, Кауфлер потянулся к верхушке кухонного шкафа и снял оттуда запылившийся альбом.

Он повернулся к нам спиной, и мне посчастливилось завладеть револьвером Кауфлера. Оружие все еще было на боевом взводе и лежало на столе.

Я запер его в ящике стола, и сразу вслед за этим исполин произнес:

— У меня о ней осталось лишь одно воспоминание.

После этих слов альбом с шумом приземлился на поверхность стола. Сара с оживлением взирала на толстые переплеты коричневого шелка. Под слоем пыли все еще можно было разглядеть неожиданную надпись: «Doors of time».[46]

Нам пришлось дожидаться, пока огромные ручищи хозяина дома наконец-то раскрыли первую из этих самых дверей, за которой находилась черно-белая фотография стройного военного. Он с лукавым выражением восседал на ослике. Не требовалось большого ума, чтобы догадаться, что именно этот солдат когда-то похитил сердце Лизерль.

Кауфлер перевернул страницу так, словно эта фотокарточка в комментариях не нуждалась. Между двух групповых портретов помещалась фотография женщины с громадным ребенком на руках. Малыш выглядел столь же безобразным, как и племяннички на портретах в прихожей.

Никаких сомнений у нас не оставалось, однако исполин указал своим длинным черным ногтем на ребенка и пояснил:

— Вот это я.

Наши взгляды сами собой переместились к верхней части фотографии. Женщина, державшая на руках огромного ребенка, оказалась очень молодой и хрупкой. Под кудряшками волос сверкали хитрые живые глаза, такие же, как у ее отца, словно бросавшие вызов фотографу.

— Она оставила меня на лестнице, когда мне едва исполнилось два года, — произнес Кауфлер и рывком захлопнул альбом.

Над столом поднялось облачко пыли, похожее на ядерный гриб в миниатюре.

— У нее должна была иметься для этого очень веская причина, — несмело произнесла Сара. — Я имею в виду, что мать не покидает своего младенца, если только…

Она прервалась на середине фразы, увидев, что ящик с револьвером снова конвульсивно дернулся вперед и назад. Я подал француженке знак подниматься и уходить. Терпение хозяина дома казалось мне исчерпанным. Для него Лизерль была просто незнакомка — так он и ответил бы, если бы мы и дальше продолжали натягивать пружину.

— Наша одежда, наверно, уже высохла, — вмешался я. — Благодарим вас за то, что спасли нас от пневмонии.

Мы с Сарой поднялись в ожидании, что хозяин поступит так же и принесет наши вещи. Тогда мы сможем удалиться. Однако невербальная речь неожиданно дала сбой. Кауфлер все так же барабанил пальцами по ящику с хорошим запасом стали и свинца, при этом яростно глядя на Сару.

Он прервал свою дробь и произнес:

— Шлюха.

В голубых глазах моей подруги вспыхнуло негодование. Она шагнула в сторону Кауфлера, и я испугался, что сейчас произойдет катастрофа.

Однако великан просто пожал плечами и добавил:

— Ночному исчезновению моей мамы нет никаких оправданий. Конечно, характер у отца был нелегкий — война над ним поработала, однако ему удалось раздобыть для нас пристанище в Бостоне. Он не выпивал, не играл, не шлялся по борделям. Следовательно, это был хороший человек. — Кауфлер как будто разговаривал сам с собой, устремив взгляд в дальний угол кухни.

Я решил, не упоминая больше о его матери, перевести разговор на другую тему:

— А как вы оказались на Статен-Айленде?

Кауфлер повернулся в мою сторону с неторопливостью динозавра и ответил:

— Женился на владелице мертвого дома. Какое-то время мы были счастливы вместе, но всему хорошему приходит конец. — Сын Лизерль снова погрузился в себя.

Ящик оставался полуоткрытым, но Кауфлер больше не обращал на него внимания. Мы с Сарой растерянно переглянулись. Дэвид как будто только что вспомнил о нашем присутствии, тяжело поднялся и медленно вышел из кухни.

— Мы не продвинулись ни на шаг, — шепнул я Саре.

— Об этом никогда точно не скажешь.

Наша одежда, уже просохшая, кулем свалилась на стол. Теперь великан вышел из кухни, чтобы дать нам возможность переодеться, словно мы ему уже надоели.

Одеваясь, я уставился в пол. Я был только рад покинуть это невеселое обиталище, наполненное горькими воспоминаниями.

Кауфлер уже дожидался нас в прихожей, распахнув входную дверь. Все было сказано.

Я молча попрощался с выставкой детей-уродцев и шагнул за порог, а вот Сара, возрадовавшись обретенной свободе и зная, что пистолет остался на кухне, решилась еще на один вопрос:

— А ведь вам известно, что ваша мать, приехав в Нью-Йорк, родила еще и дочь?

Ответом был звук захлопнувшейся двери.

Пока этот человек не вернулся со своим пистолетом, мы воспользовались отсутствием дождя и зашагали вниз по улице. Когда мы снова проходили мимо мертвого дома, я заледенел при взгляде на одно из окон, не закрытых ставнями.

Я схватил Сару за руку. Девушка тотчас подняла глаза.

Она казалась подростком, хотя оба мы знали, что все не так-то просто.

Лорелея.

Спасительное такси, которое притормозило рядом с нами, явилось прямым указанием на то, что нам пора отсюда сматываться.

Когда одна дверь запирается, другая открывается.

Мигель де Сервантес

— Мне нужно выпить, — произнесла Сара на выходе из метро в нашем вильямсбургском оазисе.

— Мне, пожалуй, тоже.

Мы отправились в сторону Шестой стрит в Бруклине, где была сосредоточена добрая часть злачных мест всего квартала. Одно из них напоминало пляж — гамаки над песочком, полотенца и музыка в стиле калипсо.