Мы посмотрели на Рапалыча, который все постанывал, моргал, трясся, тер лицо, и я спросил:

– А ты, старик, что на это скажешь?

– Предатели они! – скрипел Рапалыч возмущенно, ковыляя по морщинистой, извилистой трубе, протянувшейся через толщу холма, к вершине. – Майор этот, Шульгин, сказал: у меня мало людей, мне боеспособные нужны. И взял их к себе. А меня не взял, – голос задребезжал от обиды. – Старость не взял, мудрость мою. Молокососов только пальцем поманил – и они побежали, щенки блохастые! Кинули старика, вонючки.

Оставшаяся на месте корня полость в толще земли плавно изгибалась то влево, то вправо. Здесь было очень сухо, а сверху шел поток воздуха – слабый, но ровный, ни на секунду не прекращающийся.

– То есть теперь двое его напарников в армии майора Шульгина, окружившего Городище, – пояснил я Калуге, который мог не уловить весь расклад, поскольку не был в том свинарнике и не слышал разговора старателей у костра, а знал все только с моих слов. – Рапалыч же вернулся в родные места…

– На родину мою, – заскрипел старик. – На маленькую мою родинку, закопай ее аномалия.

С каждым шагом корень-труба не только все сильнее изгибался кверху, но еще и расширялся, что, в общем, было логично – корни сужаются к концам и становятся шире у основания, то есть в месте, где примыкают к стволу. Получается, теперь над нами – улицы Чума, прямо над головой стоят дома, гуляют местные жители, расхаживают патрули Чумака, светятся газовые фонари. Или не так уж они там и гуляют да расхаживают? Нападение краевцев и попытка выкрасть Катю могли перевести Чум на осадное положение. Комендантский час, общая настороженность, поиск врагов со шпионами и прочие прелести… Короче говоря, для пришлых теперь в поселении может быть небезопасно.

Вскоре миновали узкое ответвление – тесную, темную щель, края которой покрывали бугристые наросты, с виду мягкие и слизистые. Рапалыч, не останавливаясь, прошагал мимо, а Калуга посветил в нее фонариком. Луч озарил уходящие в глухую подземную тьму стенки, между которыми болотный охотник протиснуться бы точно не смог, да и я вряд ли. Состояли они из непонятного пористого вещества, и на них подрагивали радужные пузыри, будто сквозь стены просачивалась какая-то подземная смола.

– Ох, гадость, – Калуга пошел дальше. – Старый, и много здесь такого? Куда оно ведет, ты хоть раз пытался поглубже забраться?

– Вот, опять! – наш провожатый вдруг остановился, с кряхтением лег и прижался ухом к полу, то есть к темной сморщенной корке, покрытой, будто жесткой шерстью, короткими сухими отростками.

– Что такое? – удивился Калуга. – Ты чего распластался?

– Молчи, молодой! Слухай!

Пожав плечами, я улегся рядом, приложил ухо к мягковатой поверхности. Калуга последовал моему примеру, положив фонарик. Ничего такого слышно не было, и я уже собрался встать, выругав старика за дурость, но в этот момент действительно услышал – мелкий, быстрый, слабый стук. Непонятный звук, сопровождаемый к тому же едва уловимым шелестом, от которого меня пробрал озноб. Он усилился, будто кто-то бежал под нами, и тут Калуга произнес гробовым голосом:

– Ножки стучат.

Рапалыч испуганно шевельнулся, покосился на нас, щуря мутные глаза, скрипнул:

– Не каркай, молодой!

– Ворон каркает, а я говорю. Ножки стучат, такая толпа мелких ножек. А шелест – это хвосты по полу метут.

– Какие еще ножки с хвостами? – спросил я.

Он пожал плечами:

– Не знаю, брат. Может, тех белых безглазых крыс, помнишь, я рассказывал? Бежит стая таких сейчас прямо под нами… А может, это тринадцать гребаных мутантов там маршируют? А, брателла, как тебе картина? Ха! Все, ушли, больше ничего не слышу.

Я сел, поковырял пальцем в ухе и спросил:

– А интересно, что там внизу? Я думал, корень идет сквозь сплошную землю, но получается, вокруг есть еще пустоты?

– Они, – закивал Рапалыч, с трудом выпрямляясь. – Их тут много, пустот этих, цельный лабиринт внутри холма. И кто-то в нем живет. Ходит, бродит, стучит. Щелкает. То тихо всю дорогу, а то скребется, как сволочь. И всякие другие звуки… Дивные такие, закопай их аномалия. Все молодые, идем, недалеко осталось.

Подняв фонарь, Калуга зашагал позади старика, и я последовал за ними. Теперь нам почти не приходилось нагибаться – труба еще расширилась, но идти легче не стало, потому что наклон увеличился. Хорошо что ноги не скользили на сухой корке и смахивающих на шерсть отростках, но я все равно то и дело придерживался за стенки.

– А может, проковырять дырку в этой корке да посмотреть, что снаружи? – озвучил Калуга мысль, которая и мне пришла в голову.

– Не вздумай тут ничего ковырять! – заскрипел Рапалыч. – Вы, молодые, совсем дурные, все бы вам ковырять… Доковырялись уже – Лес попер, все вокруг заполонил, а им снова ковырять охота! Ковыряльщики!

– А что будет? – спросил я.

– Что будет, что будет… А откуда ты знаешь, что на тебя оттуда прыгнет? К тому ж там, в этих полостях, газ бывает.

– Тот, горючий, который у чумовцев горит в фонарях?

– Горючка, ага. Так и зовем. Он в Чуме иногда с трещин выходит. Где посильнее, ставят заглушку, трубу подводят… Так и живем. Дышать горючкой нельзя, она вроде угарного газа, который от пожаров бывает. Шумит в голове, после блевать охота, можно и скочуриться.

– А давно ты этот лаз нашел? – спросил Калуга.

– Да уже много годков как. Еще в силе был, чаще за хабаром ходил… У меня в Чуме халабудка есть, я там ночевал. С теми двумя предателями еще не знался, ноги крепче были, сам ходил.

– И пил, наверное, меньше, – заметил Калуга. – Вон как от тебя перегаром несет.

– Водка следопыту не помеха, водка токмо в помощь! Не бухти, молодой, о чем не знаешь, а то больше не буду рассказывать.

Шагая позади Калуги, я ткнул его кулаком в спину, чтобы не сбивал старика.

– Ладно, чего ты обиделся, – охотник отвел в сторону сухое мочало, свешивающееся со свода, прошел под ним, затем я проделал то же самое при помощи ствола. – Не сердись, старый, говори дальше. Так что, нашел ты этот ход… ну, и зачем он тебе понадобился?

– Как – зачем? Хорошему старателю все в помощь, все сгодится. Это ж какое полезное дело – собственный лаз прям под стеной, под всем Чумом… важное дело! Ты, молодой, не разумеешь еще, такое токмо старость разумеет, мудрость моя.

– А кого-то еще встречал здесь когда-нибудь, мудрость?

– Да Лес с тобой! – замахал руками старик. – Слыхать – слыхал, но не видел никого. Только раз один, самый первый… Напился, понимаешь, да и бродил вокруг Чума. В ров упал. Заснул. А как проснулся, ночью уже, слышу – идет. Глаза протер: ба! Прям с-под земли вылезает мужик. Отряхнулся и пошел прочь от холма. Ну, я заинтересовался, стал смотреть: чего это он, откуда вылез… И нашел этот ход.