С Кариной на руках, я подлетаю к стойке регистратуры, оттесняя стоящую очередь, и громко требую врача. Женщина-администратор пытается возмутиться, но взглянув на изуродованное личико моей спутницы, моментально смягчается, спешно набирает чей-то номер и просит подождать.

Минуты через три нас приглашают в кабинет под номером пять, где врач, рослый мужчина средних лет, осматривает Карину.

— Вы мать? — спрашивает он, снимая очки.

Запнувшись, я мотаю головой.

— Нет.. Я… просто смотрю… Родственница… То есть подруга.

— У девочки перелом носа с рассечением, — озвучивает он диагноз, которого я так опасалась. — Рассечение небольшое, поэтому шить не нужно. На губе ссадина. Ее я просто обработаю.

— А папа скоро приедет? — слышится жалобный голосок.

— Скоро, малыш, — подтверждаю я, не в силах выдавить даже подобие улыбки. — Он бросил дела и сразу выехал сюда. Если хочешь, я могу выйти и посмотреть. Вдруг он уже приехал. Если ты не против остаться одна.

Карина говорит, что не против, и я, стараясь не сорваться в бег, вылетаю за дверь. Но не для того, чтобы в ту же секунду идти искать Камиля, а чтобы дать себе возможность нормально вздохнуть. Прислонившись к стене, я впитываю ее прохладу и призываю себя успокоиться. Все самое ужасное уже произошло, и ничего с этим уже не поделать. Сейчас главное, чтобы все зажило без последствий.

Так я думаю до того момента, пока, открыв глаза, не вижу Камиля. Он решительно шагает по коридору, направляясь прямиком ко мне. Хмурится, лицо жесткое и сосредоточенное. Меня посещает дурацкая мысль, что он идет, чтобы меня ударить.

— Где Карина?

— Там, — хрипло отвечаю я, указав себе за спину. — Врач ее осматривает.

Ничего не ответив, он обходит меня и толкает дверь в кабинет.

Внутри что-то панически сжимается. Кажется, он зол на меня не меньше, чем я на себя.

Выждав несколько секунд, иду за ним следом. Не прятаться же здесь.

Карина сидит у Камиля на коленях, а он накрывает ее голову своей рукой, словно пытается закрыть отвнешнего мира. Ну, или спрятать от меня.

— Перелом… Есть легкое сотрясение… — перечисляет врач. — Нужно будет недельку попить седативные. Мягкий натуральный препарат, разрешенный детям. Губу обрабатывать хлоргексидином…

Затаившись в углу, я запоминаю все, что он говорит. Конечно, все это есть в назначениях, но так мне психологически легче, что ли… Знание рекомендаций создает иллюзию, что в моих силах что-то исправить.

Весь путь до машины Камиля я ощущаю себя лишней. Он несет дочь на руках, разговаривая с ней, а про меня будто напрочь забыл. Кроме той единственной фразы, сказанной возле кабинета врача, он больше ни разу ко мне не обратился.

— Посидишь минуту, малыш? — ласково говорит он, помогая Карине забраться в машину. — Только с Диной поговорю.

Мышцы спины от напряжения ноют. Хочет со мной поговорить?

— Как это произошло? — требовательно спрашивает Камиль, пригвоздив меня взглядом к земле. — Как она упала?

От его холодного тона мне становится физически больно. Я чувствую себя слишком виноватой и слишком привыкла к тому, что он разговаривает со мной по-другому.

— Я предложила пойти на аттракционы, — неуверенно выговариваю я. — То есть Карина предложила… Потом она побежала… Я даже понять ничего не успела…

— Почему она оказалась одна на эскалаторе? — перебивает он. — Ты не в курсе, что дети не должны там находиться одни?

Не ожидав такого нападения, я растерянно моргаю. В груди зреет протест, а в глазах, в противовес, начинает чесаться. Он думает, что я чай пила и по телефону болтала в это время? Я ведь просто не успела ее остановить.

— Я была в десяти метрах. Говорю же, она побежала, и я не успела среагировать.

— Я доверил тебе свою дочь. — Каждое слово вбивается в мои нервные окончания острыми ледяными клиньями. — А она очутилась в больнице.

— И я прошу за это прощение! — рявкаю я, ощущая, что желание расплакаться крепнет. — Говорю же, я не успела!

Челюсть Камиля дергается. Кажется, он хочет сказать что-то еще, но в последний момент себя останавливает.

— Ладно. — Он кивает, будто смиряясь с чем-то, и берется за ручку водительской двери. — Все время забываю, сколько тебе лет.

Эта фраза — настоящий плевок в лицо. Я даже на несколько секунд как дышать забываю — настолько она обидна и унизительна.

— Я с тобой не поеду, — выдыхаю я, когда Камиль делает нетерпеливый жест рукой: мол, чего застыла? Садись. — Я тебе не безмозглая малолетка, понятно?

И развернувшись, бегу прочь со всех ног, совсем как та самая безмозглая малолетка.

49

На следующий день на работу я приезжаю с опухшими глазами. Я действительно себя не узнаю: за последние полгода я плачу больше, чем за всю свою жизнь, включая младенчество с его режущимися зубами и бесконечными коликами. Никто не говорил, что ближе к тридцати вдруг становишься такой чувствительной.

Даже моя коллега Алина, с которой мы подружились, замечает, что со мной что-то не так, и всячески пытается угодить. То печеньку принесет, то вдруг комплимент сделает туфлям, в которых я хожу почти каждый день.

— Да все со мной нормально, — не выдержав, говорю я, когда во время обеденного перерыва она бросает на меня озабоченный взгляд. — Если вкратце, то мой… — Я запинаюсь, не зная, как назвать Камиля: на парня и молодого человека он по возрасту уже не тянет, а «мой мужчина» будто бы звучит слишком помпезно. — В общем, я вызвалась приглядеть за дочерью моего близкого друга и повезла ее в торговый центр, а в итоге она очутилась в больнице со сломанным носом. Я и так сгорала от чувства вины, а Камиль еще добавил, обвинив меня в безответственности. Я уехала домой, и с тех пор он ни разу мне не позвонил.

— Позвонит еще, я уверена, — убежденно говорит она, внимательно меня выслушав. — Ты ведь наверняка не бросила ее одну, чтобы самой слоняться по магазинам, а это была просто случайность.

— Конечно, это была просто случайность! — От всколыхнувшейся обиды я даже притопываю