Мы были уверены, что мы вернемся, настолько уверены, что старший персонал служащих остался в Киеве. Мы им оставили очень большую сумму денег на продолжение дела, хотя знали, что магазин торговать, наверное, не будет, так как приходят большевики. Во всяком случае, на год жалованье было оставлено и всем служащим, и всем мастерам. Но мы были уверены, что мы приедем назад через две-три недели. И вот, когда мы попали на вокзал, там оказалась давка, плач, шум, крики и страшное воровство. У людей выхватывали чемоданы из рук. Когда мы уезжали, мы уже слышали перестрелку, большевики уже были очень близко от города. Поезд ушел, конечно, со страшным опозданием. Но мы уехали вовремя.

В Одессу мы ехали 24 – нет, больше, 36 часов. Вы знаете, пройти в уборную было что-то невозможное. Настолько, что уж в нашем купе мы не ходили, открывали окно, все отворачивались, в окно садились и через окно делали то, что нужно. А как ребенка мы довезли – так это прямо чудо. Мы думали, что будем ехать как всегда одну ночь, а ехали 36 часов.

На станциях стояли по два-три часа, и тогда удавалось достать что-нибудь. Раз я достал марку молока, раз стояли, потому что не было топлива, в другой раз махновцы задержали поезд. Это была полная эпопея. Весь тот товар, который мы решили увезти с собой, то есть крупный ювелирный товар, мы сложили в два чемодана. С нами ехал итальянский консул – это русский человек, он не был итальянцем, но наш большой приятель, и он на эти чемоданы печати положил и положил их у себя, что это, мол, консульское имущество. Представьте себе, сколько проверок было в вагоне! Все приходили проверять документы, с револьверами, одних хотели забрать, такие драмы были в этом поезде! Но к этим печатям у всех было такое уважение, им даже в голову не приходило их нарушить. А были и петлюровцы, и другие банды. Петлюровцы царствовали в сравнительно небольшом очень округе, мы ж пересекали ту область, где были махновцы, которые проверяли – может быть, это едут большевики. А под предлогом проверок крали, грабили, вытаскивали людей, женщин, плакать нужно было, умолять. Некоторые поддавались мольбам, некоторые нет. Несколько человек пропало в этом поезде. Иногда спокойно останавливались на станциях, где можно было получить что-нибудь покушать.

И так мы доехали до Одессы в два часа ночи. И там нам тоже сказали сейчас же – вы лучше оставайтесь на вокзале, не выходите, потому что ночью опасно по городу ходить. Утром пойдете.

В Одессу мы таким образом приехали в январе. И там была французская армия под начальством генерала д’Ансельмо, который был в свою очередь под начальством генерала Франше д’Эспере в Румынии. А в Крыму англичане. И вот у нас было такое ощущение, что это та зона, которую большевики никогда не возьмут, и что французы нам помогут обратно вернуться в Киев, потом в Москву, и так дальше вместе с добровольческой армией, которая уже начала действовать. О том, что мы окончательно уезжаем из России, у нас еще не было мысли. Даже когда мы уезжали из Киева, мы думали, что едем на две-три недели в Одессу, что французы сейчас придут нас всех выручать. Так что мы уехали с маленькими чемоданчиками, все оставили.

В Одессе нечего было делать, а я без дела не привык сидеть, так я пошел во французский штаб, показ им свой диплом парижского университета и предложил им свои услуги переводчика. Они меня с радостью взяли, им нужны были переводчики, тем более что они организовали «комисьон антералье де ла витальман де ла руси э медитареаналь». («Интернациональная комиссия по снабжению юга России и побережья Черного моря», прим. ред.) Они действительно снабжали продовольствием, помогали всему югу, который занимали англичане и французы. И вот меня назначили переводчиком в эту комиссию, так что там у меня было работы очень много. Был контакт с властями местными, то есть муниципалитетом, и эти общественные деятели вели переговоры с французами о продовольствии, которое нужно, эта же комиссия распределяла, а я был тем лицом, которое от французов им передавало инструкции, их просьбы французам и так дальше. Так что работа была очень интересная. И там я так сблизился с французами, что стал считаться членом штаба.

Но все же у вас чувство было, как вы сказали, что вы вернетесь, что это временно.

Мы не сомневались, потому что были уверены: раз французы сидят в Одессе, а в Крыму англичане, то это чтобы нас защитить, помочь добровольческой армии, чтобы идти на север. Главным городом юга был Киев – самый большой, самый удобный. Все думали, что французы и англичане придут, помогут, и дальше пойдем в Москву, и погоним эту временную босячню, которая пришла грабить, и конечно, ничего организовать не сможет.

А у вас было ясное понятие политической платформы большевиков?

Тогда еще они и сами никакой программы не выдвигали. Были одни сплошные демонстрации, был страшный террор, бесконечные убийства, эта ЧК, чрезвычайная комиссия так называемая, хватала людей, буржуев, богатых, да и не только богатых, всех, кто были как-то либерально настроен, мнение которых было против их видения. Большевики еще тогда выдвинули лозунг «грабь награбленное», потому что все, что буржуи имели, они награбили у народа, значит, это надо забирать. Мы не понимали тогда, что это настоящий переворот экономический и политический, что создается новая жизнь. Того, что это действительно выражение народной воли и народного возмущения. Народ всегда голодал, всегда был в ужасном положении, безграмотные голодные крестьяне в деревнях действительно не знали, что такое нормальная жизнь, они себя чувствовали рабами. Теперь, когда задним числом подумаешь, то понимаешь, что ничего удивительного в этом движении не было. Мы все были рады революции вначале, тем более, что все были очень враждебно настроены к царскому режиму. Я думаю, что 95 %, если не 99 % процентов всего населения – и интеллигентного, и не интеллигентного – было враждебного государственному режиму, царскому, который был до революции. Но когда мы увидели, что началось дальше, мы думали, что это уже не революция, а выродок революции. Мы не понимали, собственно, чего им еще нужно – вот же сбросили царя…

А сейчас может мы вернемся к вашему рассказу, а именно к тому периоду, когда вы попали в Одессу.

В Одессе оказалось колоссальное количество людей, которые спасались от большевиков. Как вся Одесса могла все это количество людей поместить, накормить, это уже бог его знает. Во всяком случае, все люди там тоже думали, что это очень временно. Я помню, как переполнены были все кафе, театры. Петербуржские театры, труппы, все приехали туда: драматический, оперный. И все жили так богато, и как-то… Вы знаете, какой-то пир во время чумы. Вероятно, это не только для того, чтобы спасать последние свои дни, а потому что думали, радовались, что это уже последний уголок, где мы организуемся, и отсюда непременно пойдем.

Вот меня интересует один вопрос: как французы администрировали Одессу? Там были какие-то русские власти, которые управляли городом, а французы были временными гостями?

Там была городская Дума. Был губернатор, уже не царского режима, а новый губернатор, и продолжала функционировать вся администрация, как и раньше. Новый порядок был большой, потому что полиция вся была. А французы занимались чисто администрацией военного характера. И кроме того, как я вам говорил, они нас кормили, потому что провианта с севера не было, а с моря они давали возможность получать. И русские пароходы шли из Турции и из Румынии. Но для всего этого нам нужна была помощь французов, потому что русского флота мало было. И вот они организовали там интернациональную комиссию по снабжению южной России и побережья Черного моря. Я там, например, познакомился с людьми, с которыми я потом был здесь, в Париже, в большой дружбе. Не знаю, слыхали ли вы, Константин Романович Кровопусков был такой. Затем Рутенберг, инженер Рутенберг – социалист-революционер очень деятельный, которому было поручено партией убить Гапона. Он лично его и убил. И сам он был очень большим инженером по вопросам гидравлическим, и, когда пала Одесса, когда уже ясно было, что в России нечего делать еще неизвестно сколько времени, он уехал в Палестину, и первый в Палестине начал организовывать орошения научным путем. Там до сих пор ему ставят памятники. Он был очень энергичный, очень знающий.