— Вы написали книгу. Я публикую книги. И вы решили, что мы — союз, заключенный на небесах. Это не так. То, что вы принесли, должно меня потрясти, но я отнюдь не впечатлителен.

Гарри попросил, чтобы издатель бросил быстрый взгляд на его работу, а мы пока подождем. Тот рассмеялся, но так и не улыбнулся. Гарри добавил к шедшим прямо к сердцу рассуждениям о золотых возможностях другие, что были адресованы к заднему карману брюк. Редактор взял рукопись и перелистал страницы, при этом он прищелкивал языком, словно подзывал собак. Встал и, не прекращая читать, подошел к прозрачной панели и прислонился к стеклу. Я заволновался, что она треснет и он вывалится на улицу. Прошла минута, и вдруг редактор швырнул в нас рукописью с таким видом, словно запачкал об нее руки:

— Это что, шутка?

— Уверяю вас, нет.

— Опубликовать это равносильно самоубийству. Вы учите людей, как нарушать закон.

— С какой стати он мне рассказывает, чему посвящена моя книга? — спросил меня Гарри.

Я пожал плечами.

— Убирайтесь отсюда, пока я не вызвал полицию! — закричал главный редактор.

Пока кабина лифта спускалась вниз, Гарри яростно мотал головой и бормотал:

— Ну и идиот!

Я тоже был сбит с толку и, хотя ничего не знал об издательском мире, попытался объяснить, что нет ничего особенного в том, что где-то мы получили отказ.

— Это в порядке вещей. Трудно рассчитывать, что в первом же издательстве клюнут на то, что мы принесли.

На втором этаже лифт остановился.

— Чего мы встали? — рявкнул на меня Гарри. Двери раздвинулись, и в кабину вошел мужчина. — Ты что, полоумный, собрался спускаться на один этаж? — пошел на него грудью Гарри, и не успели двери закрыться, как мужчину выдуло на площадку.

На улице мы никак не могли поймать такси. Маячить у всех на виду с известным беглецом из тюрьмы было совсем ни к чему, но ни один из нас не мог усилием воли заставить машину материализоваться.

— Нам крышка, — прошептал Гарри.

— Что?

— Мне сели на хвост.

— Кто?

— Все.

Он терял самообладание. Старался спрятаться за мной, но люди были со всех сторон. Кружил вокруг меня, как акула. И, пытаясь остаться незаметным, привлекал к себе слишком много внимания.

— Сюда! — Он толкнул меня в самый поток транспорта, к такси. Пока мы забирались в машину, водители тормозили и яростно гудели. После этого я решил, что дело надо брать в свои руки. Гарри следовало сидеть дома. Я просто откажусь ему помогать, если он будет настаивать продолжать в том же духе. Он вел с собой борьбу, но проигрывал. Последний инцидент состарил его лет на семьдесят. Даже он это заметил.

Следующие недели представляли собой полный кошмар. Я, словно в тумане, болтался из кабинета в кабинет, и все они были похожи как две капли воды. Я никак не мог привыкнуть, насколько в них тихо, — все говорили только шепотом, ходили на цыпочках. Если бы не телефоны, можно было подумать, что это священный храм. Все секретарши носили на губах одинаковые снисходительные улыбки. Иногда я дожидался в приемных с другими авторами. Они тоже были на одно лицо. Все излучали страх и отчаяние и производили впечатление настолько изголодавшихся людей, что, казалось, бедолаги отказались бы от авторских прав в пользу детей за одну-единственную лепешку.

В одном из издательств, где я просидел с утра до вечера два дня кряду и тем не менее мне никто не гарантировал монаршую аудиенцию, мы, чтобы скоротать время, обменялись рукописами с другим автором. Действие его книги происходило в маленьком провинциальном городке. Герои, врач и беременная школьная учительница, каждый день встречались на улице, но были слишком погружены в себя, чтобы поздороваться. Это было невыносимо — одни описания. Я воспрянул духом, когда на восемьдесят пятой странице автор снизошел до небольшого диалога между героями. Через его сочинение надо было поистине продираться, однако он сидел рядом, и я из вежливости продолжал упорствовать. Иногда мы переглядывались, чтобы определить, насколько продвинулись в чтении. Наконец ближе к обеду он повернулся ко мне и сказал:

— Своеобразная книга. Это сатира?

— Вовсе нет. Ваша тоже интересная. У вас герои — немые?

— Вовсе нет.

Мы отдали друг другу рукописи и посмотрели на часы.

Каждое утро я терпел четырехчасовую поездку на автобусе в Сидней, где бегал от издателя к издателю. Большинство смеялись мне в лицо. Один даже вышел из-за стола, ибо счел, что мое лицо для этого слишком от него далеко. Это приводило в уныние. Еще им не нравилось, что я собираюсь скрывать от них фамилию автора вплоть до дня, когда книга поступит в типографию. Издатели настораживались и начинали подозревать аферу, затеваемую специально, дабы смешать их с дерьмом. Не встречал параноиков глупее — чтобы торговцы были такими тупоголовыми, без всякого чувства воображения. Никто не относился к рукописи серьезно, все думали — это проказа, мистификация, западня, обзывали меня препоганейшими словами. Думали, книга — откровенная мерзость, а я, раз пытаюсь ее продать, — опасный анархист. Прежде чем выкинуть меня на улицу, каждый говорил одно и то же: книгу никогда не напечатают, во всяком случае, не при их жизни. Я понимал это так: как только они умрут, мир отправит на свалку все, чем они в нем дорожили.

Гарри принимал эти новости плохо. Впадал в неистовство, обвинял меня в лени и неумении говорить с людьми. Мне было обидно. Ведь я из кожи вон лез, пытаясь продать его книгу, и не нравилась она издателям, а не мне. Затем, после десятого отказа, он начал винить не меня, а австралийскую издательскую индустрию.

— Может быть, следует отвезти рукопись в Америку. Свобода самовыражения там не то что у нас. В Америке есть такая штука — право свободной печати. На этот счет существуют всякие поправки. Поощряется расцвет идей. А у нас издательская индустрия в застое — зачерствела, как недельный хлеб. Страна до того погрязла в консерватизме, что просто воротит. Странно, что вообще кто-то еще что-то может опубликовать.

В том, что Гарри говорил, был здравый смысл. Может быть, наши издатели просто боялись? Он начал предлагать мне купить билет на самолет в Америку, но я всеми силами сопротивлялся. Я не хотел лететь в Нью-Йорк. Не мог оставить больную мать и Терри, где бы он ни скрывался. Я не сомневался: настанет день, и он близится, когда я понадоблюсь Терри, не исключено, для того, чтобы спасти ему жизнь. Поэтому я должен был оставаться в досягаемости.

Кэролайн не чувствовала, что связана такими же обязательствами. И однажды в сумерки под вечер они с Лайонелом постучали в нашу дверь, чтобы попрощаться. Они продали дом и переезжали в другое место. Лайонел обнял меня, Кэролайн покачала головой:

— Не собираюсь здесь оставаться, чтобы стать свидетельницей того, как убьют Терри.

— Никто тебя и не просит, — ответил я, хотя совершенно об этом не задумывался. Начал накрапывать дождь. Кэролайн тоже меня обняла, но не крепко, как я бы хотел. Глядя, как она уводит отца в ночь, я почувствовал, будто отрекся от своей человеческой природы.