– Я придумаю, как это сделать, – сказала Анжела.

…Дальнейшее ты знаешь. Вы сошли в Мышкине, а обратно они с Сергеем не вернулись, подарив тебе статуэтку. Я специально разбил ее. Двое охранников были подкуплены Борисом и пообещали подыграть в моем спектакле, а впредь молчать…

Михалыч сделал выразительный жест руками и откашлялся.

– Вот так все и произошло. Ты оказалась здесь, в Речном. Назавтра я съездил в поселок и открыл банковский счет. Забронировал билеты в Германию с открытой датой. Все было готово. Можно было связываться со Звонаревым и требовать у него деньги.

И тут… я увидел вас с Богданом! Вы сидели в садике возле отеля и самозабвенно болтали. Я не поверил собственным глазам. Не мог даже вообразить, что столичная штучка, дочь богатого папочки, удостоит вниманием провинциального юношу в инвалидной коляске. И тем не менее это было так. Я заметил, как изменилось твое лицо. Оно сияло от радости. В глазах блеск. Богдан тоже ожил, даже вечная бледность сменилась слабым румянцем.

И я… сильно сглупил, решив дать вам еще пару дней. Подумал: ну что изменится от того, что мой мальчик побудет хоть немного счастливым? Все равно Звонарев уверен, что дочь на теплоходе. Значит, можно немного подождать…

Михалыч остановился и виновато поглядел на детей.

– Простите меня. Я последний болван. Ни в коем случае нельзя было медлить. Ни дня, ни минуты! Когда решился на такое, нужно действовать сразу, без колебаний. Я не смог. И потерянное время обернулось против меня.

– Ты о чем, пап? – с недоумением проговорила Анжела.

Мира смотрела на темное лицо Михалыча, его сгорбленные плечи и тоже ничего не понимала. Чего он хочет? Отцовых денег? Он их получит, наверняка получит, отец не станет рисковать Мирой, не бросит ее в беде. Тем более, если Богдана можно вылечить, она сама будет просить отца дать их.

Михалыч подавил тяжелый вздох.

– Я о том, что все напрасно. Все, что мы задумали.

– В каком смысле – напрасно? – голос Анжелы дрогнул. – Объясни, что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду то, что она, – он кивнул на Миру, – не может отвечать за своего отца. Она другая. Не такая, как он. И ее не испугало, что ваш брат в инвалидной коляске. Я много думал эти два дня. С утра до ночи. И не могу поступить, как сказал Борис. Не буду я никому звонить и требовать денег. Что-то мешает мне это сделать. Не знаю…

Он запнулся и посмотрел на Миру. Взгляд у него был, как у побитой собаки.

– Не знаю, – повторил он, с трудом выговаривая слова. – Возможно я… я сам… привязался к тебе. Ума не приложу, как это вышло. Неделя не прошла, а ты стала мне… не чужая. Того бородатого типа, который напал на тебя, я был готов придушить собственными руками. Еще немного, и убил бы его. А на тебя смотрел и любовался. Работаешь на совесть, умелая, приветливая. Даже дурацкая мысль мелькнула – вдруг ты останешься тут, у нас. Будешь жить с Богданом. Или он уедет к вам, в Москву…

Месть оказалась вовсе не так сладка, как я предполагал. И уж если выбирать, месть или любовь, то последняя лучше во много раз. Я хотел поговорить с тобой. Еще вчера. Сказать все как есть. Но не успел. У Богдана случился очередной приступ, было не до того. Кроме того, лекарство заканчивалось, и мне пришлось поехать за ним в ближайший райцентр. Пока добирался, аптека закрылась, я вынужден был заночевать там и дождаться утра.

Я вернулся сегодня днем и сразу увидел тебя на скамейке. Ты явно ждала Богдана, никого не замечала, нервничала, не находила себе места. Это было видно невооруженным взглядом. Потом ты встала и направилась к ограде, и я понял, что ты пошла его искать. Все складывалось к лучшему. Я загадал: если вид моего мальчика, скрученного судорогами, тебя не испугает, значит, я все решил правильно и не стоит звонить твоему отцу. Если же ты погнушаешься им, почувствуешь отвращение – тогда приведу задуманный план в действие.

Я стоял у арки и ждал. Я знал, что велика вероятность твоей встречи с Сергеем и Анжелой – увидев их тут, ты все поймешь. Но мне уже было без разницы. Вы, все трое, вышли во двор. Из вашего разговора я понял, что у Богдана случился приступ и тебя это не испугало. Напротив, ты волновалась, что его оставили одного, без присмотра, слушала Анжелу, а сама в тревоге смотрела на окна. Ты переживала за него больше, чем за себя, хотя тебе было за что переживать! Для меня этого оказалось достаточно. Нужный момент для того, чтобы открыть тебе правду, настал. Теперь ты все знаешь. Если после этого ты возненавидишь меня или нас всех – что ж, это вполне нормально. Захочешь заявить в полицию – твое право. Я готов ответить за все…

Михалыч замолчал. Мира видела, что он не играет, не притворяется, его слова были совершенно искренними.

– Значит… я больше вам не нужна? – неуверенно поинтересовалась она.

– Нет.

– Как нет? – Анжела разъяренной тигрицей налетела на отца и стала трясти его за плечи. – Как нет?? Ты что, рехнулся? Ты же сам! Сам уговаривал нас!! Пусть ее отец даст деньги! Мы поедем на лечение, Богдан останется жив. Посмотри, он погибает! У него подряд четыре приступа за несколько дней!

– Оставь меня. – Михалыч с легкостью отцепил от себя ее руки. – Я все сказал и не стану ничего делать. Это не выход.

– Отец прав, – тихо проговорил Сергей. – Тебе этого не понять.

– Зато ты у нас понятливый. – Анжела вытерла рукавом злые слезы, вскипевшие на глазах. – Ты добрый самаритянин! Скажи, что на самом деле тобой руководит! Признайся! С чего все…

– Замолчи, – коротко и гневно произнес Сергей и угрожающе поглядел на сестру. – Не смей! Слышала?

Анжела в бессильной ярости рубанула кулаком воздух.

– Слюнтяи! Вы оба! Ненавижу вас! – Она обернулась к отцу. – А тебя особенно! Старый осел!! – Она кинулась в пролом.

Сергей и Михалыч молча смотрели ей вслед, не двигаясь.

– Иди, – уже другим, спокойным тоном обратился Михалыч к Мире, когда шаги Анжелы затихли. – Можешь позвонить отцу и все рассказать ему. Пусть приедет за тобой. Тебе ничего не угрожает.

– А Богдан?

– Что Богдан? Он останется здесь, с нами. Если, конечно, твой отец не захочет нас посадить.

– Я уговорю его не делать этого! Обещаю!

– Как знаешь, – безразличным тоном произнес Михалыч, повернулся и зашагал