Ровно в десять они сидели в приёмной, рядом с подвижным лейтенантом, одетым в форму с иголочки. Ждать долго не пришлось, они прошли в кабинет, где окна были закрыты шторами, на столе горела настольная лампа. Паша знала: все военачальники работали по ночам, и глаза, привыкшие к свету лампы, у многих плохо переносили дневной свет. И действительно, глаза у человека с генеральскими погонами, сидящего за столом, были красные, слезились, и он часто вытирал их носовым платком.

Мельком глянув на вошедших, он махнул рукой на уставной доклад.

— Вы Марчукова? А это кто с Вами?

— Майор Сидоренко! Прибыл, так сказать, для сопровождения!

— Вас, товарищ майор, я не вызывал! Можете быть свободны! — отрезал генерал.

Когда майор вышел, хозяин кабинета предложил Паше присесть. У начальника политуправления было худое усталое лицо; по расположению морщинок у глаз, у губ, по тому, как «держит» своё лицо обладатель кабинета, Паша уже научилась распознавать, что кроется за этим лицом. Нет, этот не носит маску генерала — просто усталый человек.

— Скажите, как получилось, что Вы, имея ребёнка, оказались на фронте?

— Товарищ генерал, начало войны я встретила на военных сборах. Сын находился с сестрой. Нашу дивизию отправили на фронт, как я могла отказаться? Шли разговоры о том, что война закончится через месяц.

— Как же Вам удалось разыскать сына в Казахстане?

— Мне пришёл ответ из Бугуруслана, из главного управления по эвакуации. К этому времени мою сестру призвали, а сын находился в Чимкенте, в детском доме.

— Вы были в окружении под Вязьмой. Как выбирались?

— Меня спрятала в подвале Вьюгова Мария Антоновна. Времянка над подвалом горела, дочка хозяйки погибла, меня спасли наши врачи.

На этом вопросы закончились. Генерал нажал на кнопку звонка, явился секретарь.

— Забирайте этого старшего лейтенанта в приёмную! Пусть пишет рапорт на моё имя и готовится к демобилизации. А пока оформите её перевод в главное санитарное управление!

Пашу нельзя было назвать слабым человеком, но слёзы потекли по её щекам, ведь она была женщиной. Она никак не ждала быстрого решения проблемы и от волнения не успела сказать даже слов благодарности. Уже возле дверей она обернулась и прошептала: «Спасибо!», — но генерал не смотрел на неё, он подошёл к окну и отодвинул штору. Из окна виднелись Красная площадь и Кремль.

Только в марте сорок четвёртого года был подписан приказ о демобилизации военфельдшера Марчуковой Прасковьи Ивановны.

Прошёл год с того момента, как Пашу вытащили из подвала, из-под горящих обломков. Самыми счастливыми днями за этот год были, пожалуй, те, когда она получила весточку от Вани и пришёл ответ из Бугуруслана (её сын нашёлся!). Да ещё когда они с Раисой в августе отпраздновали победу наших войск под Курском. Даже Раечка тогда выпила с ней медицинского спирта.

Теперь младшая подруга пришла провожать её на вокзал. Они обнялись, поплакали. Паша оставила Раечке свой адрес и взяла с неё обещание приехать в гости после войны.

Паша возвращалась домой, где ждали самые близкие, дорогие ей люди, и сердце её пело…

За то короткое время, что Паша провела в Александровке рядом с Иваном, она поняла: её любимый человек сильно изменился. Куда девался тот улыбчивый, смешливый парень? Она видела: Иван переживает, что ему не пришлось воевать, хотя он и слова не сказал об этом. Все его братья оказались в действующих войсках, и на двоих из них, Виктора и Константина, пришли похоронки из Ленинграда, лётчик Николай погиб ещё раньше, на Халхин-Голе.

К началу войны директора совхоза в Алешках арестовали, и в обкоме ломали голову, кого поставить руководителем. Подвернулся Марчуков — из комбедовцев, комсорг института, с образованием. Иван досадовал: «Если бы не пошёл записываться в десантники, никто бы не послал меня на ренген!» На что Паша ответила: «О чём ты говоришь! Если бы тебя не подлечили в Воронеже, увезли бы в госпиталь из окопа! Ты знаешь, сколько лёгочников мы отправляли в тыл зимой?»

Иван рассказывал ей, как они эвакуировали совхоз в Ульяновск, когда немцы стали подходить к Воронежу, как разгружать состав в Ульяновске прислали курсантов пехотного училища. Там разыскал директора совхоза брат Паши, Володь- ка, семнадцатилетний доброволец из Карачана.

«Где же он сейчас?» — заволновалась Паша. — «Скорее всего, на фронте. Их готовили по ускоренной программе. Обещал писать мне. Но в Ульяновске я так и не успел получить от него письма».

Этой ночью Паша боролась со сном: покачивая качалку с малышом, она думала и о Володьке, закончившем свою войну в сорок пятом в Вене. Ему к тому времени исполнился двадцать один год, боевые ордена украшали его грудь, когда он поступал в институт в Воронеже. Весной он приезжал в Александровку, привёз отрез шинельного офицерского сукна стального цвета, произведённого для вермахта, и несколько немецких фигурок из старинного фарфора.

Все три года Володька воевал в разведке и закончил войну без ранений. «А я по-быстренькому, между пулями!» — смеялся он. Худенький, небольшого росточка, необычайно подвижный, большие синие глаза под широким лбом светились ясным светом молодости: он чувствовал себя героем и, видимо, не собирался снимать свою гимнастёрку с орденами. Вот только волосы его рано начали редеть, и уже к тридцати годам голова Володи обнаруживала сходство с лысой головой отца — Ивана Степановича.

Тогда, весной, Володька достал из своего солдатского рюкзака бутылку водки:

— Давай посуду, Пашуня! За твоё здоровье, за будущего сына да за разведку! А где Иван?

— Иван появляется дома ночью и раньше солнышка уходит. Посевная!

Так и не дождался Володька Марчукова, допил бутылку водки один. Пил не пьянея, поглядывал на круглый живот старшей сестры, рассказывал об отце, к которому только что ездил, а она вспоминала, как ночью бежала с ним на руках под ливнем… Как давно это было!

Паша рассказывала о том, как ездила в Казахстан за Борькой, с тревогой смотрела, как пустеет бутылка. Боря не отходил от дяди Володи, с восхищением разглядывал его гимнастёрку с наградами.

— Кем будешь, Борька? Лётчиком, как дядя Жора? А я вот, брат, по-пластунски пол-Европы. на брюхе пропахал. Твоя мама знает, что это такое!

Рано утром Володька пешком ушёл на станцию, он тоже понимал: посевная — дело не шуточное!

Что в душу запало — останется в ней,

Ни моря нет глубже, ни бездны темней!

А. Грин

В молодые годы Иван не сомневался, что добьётся всего, о чём мечтал вместе с друзьями. Война всё перевернула.

Уже два года минуло, как она окончилась. Иван часто вспоминал Стукова, Троепольского, романтику молодости, их юношеский максимализм. В газетах тех лет много писалось о технике, которая придёт на поля, об агрономической науке, призванной вместе с машинами совершить революцию на селе. Всё поменяется, настанет изобилие, только надо учиться и много работать.