ЛЕКС

Она свернулась калачиком в плетеном кресле, а ее летнее платье лениво спадает на согнутые колени, и она потягивает кофе. Ее глаза все еще слегка припухли, хотя выглядят яснее, чем прошлой ночью, и не так затуманены эмоциями.

Я не мог ожидать, что она поймет, и не мог надеяться, что она сможет обработать то, что она увидела, как остальные из нас. Ее приютили, держали в неведении, и тем не менее она была ценным игроком всю свою жизнь. Кажется жестоким держать кого-то вроде нее в тени.

Если бы не я, это был бы кто-то другой. До сих пор на Валентайна никто не обращал особого внимания, он был бесполезен, не то чтобы угроза, скорее досадная неприятность, пока он не решился напасть. Теперь я понимаю, что он устал быть маленьким человеком в этом мире и идет за большими пушками. Но это мой город. Если бы он выбрал другой город, они бы разобрали и его жизнь, нашли его слабые места и использовали их, кто знает, что могло бы случиться тогда с Рен? Есть так много способов, как такие девушки, как она, могут пропасть без вести, и не каждый раз это означает смерть.

Эта организация, Синдикат, они поддерживают его, и незнание того, кто они и откуда пришли, заставляет меня нервничать. Быть слепым в такой игре чревато смертельными последствиями.

Оставив Рен на веранде, я возвращаюсь на кухню, но вместо этого обхожу ее и иду в свой кабинет, доставая из кармана телефон.

Мой отец уже несколько месяцев не участвует в игре, он предоставил мне полную ответственность, хотя я знаю, что он все еще держит руку на пульсе. Ни за что, черт возьми, старик бы просто так ушел. Несмотря на то, что его жена умерла, а он обезумел, сломлен горем, город был его второй любовью. Так же, как это было у моих дедов и его дедов. Сильверы владеют этим городом уже давно, это у нас в крови.

Я набираю номер отца и устраиваюсь в кресле за письменным столом, включаю камеры, направляясь к одной из них. На нем показана задняя сторона дома, расположенная таким образом, что видны и лужайка, и балкон, на котором сидит Рен. Она заставила меня хотеть большего. Навязчивая идея, от которой я не могу избавится, и боюсь, что если она когда-нибудь исчезнет, я уже никогда не буду прежним.

Она такая же спокойная, как и все остальное, единственное, что выдает, что она вообще настоящая, это то, как нежно ветер дразнит ее волосы, и ее руки бережно обнимают чашку, поднося ее к губам каждые несколько минут, чтобы сделать глоток кофе.

Телефон звонит три раза, прежде чем он берет трубку.

— Сынок, — приветствует он хриплым и грубым голосом из-за того, что всю жизнь принимал неверные решения.

— Мне нужна информация.

— Ну и тебе привет.

— Привет, — ворчу я. — Достаточно хорошо?

У нас с отцом не было плохих отношений, но они не были наполнены любовью и состраданием. Нет, я воспитан в жестокости и враждебности. Моя мать была той, кто проявил ко мне сострадание. Она была той, кто нянчил меня и баюкал меня, когда я был ребенком, давая мне хоть какое-то подобие нормального детства. Я уважаю своего отца. Я ценю его. Но сострадание не было их сильной стороной. Отношения между ним и мной больше походили на деловую сделку, за всем всегда стоял скрытый мотив, и даже сейчас, когда я звоню ему и слышу его голос на другом конце линии, я не чувствую ничего, кроме как желания больше узнать об этом Синдикате. Мне было все равно, как у него дела, где он и даже увижу ли я его когда-нибудь снова.

Он хихикает, смех переходит в резкий кашель.

— Какая информация?

Мои глаза не отрываются от девушки, которая вторглась в мою жизнь.

— Синдикат. Кто они?

— Где ты услышал это?

— Так ты слышал о них?

— Да.

— Что ты знаешь?

Линия замолкает на долгое время, достаточное для того, чтобы я отодвинул телефон от уха, чтобы убедиться, что звонок все еще на связи:

— Не по телефону. Я скоро вернусь в город. Тогда мы встретимся, чтобы обсудить это.

— Когда? У меня нет на это времени, — рычу я. — Где ты, черт возьми, вообще?

— Не твое дело, — фыркает он. — Скоро, Лекс. Тогда увидимся.

Он вешает трубку. Он не предлагает ни больше, ни меньше. Мои руки сжимают телефон, пока разочарование и гнев переполняют меня. Я был слеп. Я был чертовски слеп и ни хрена не знаю. Теперь должен надеяться, что Эйнсли с ее техническими навыками сможет мне что-то дать, но я теряю терпение.

Я ни за что не позволил бы этому дерьму уйти или остаться в подвешенном состоянии на чертову неделю, не говоря уже о бесконечном количестве времени. Мне нужно было найти, кто такие этот чертов Синдикат, и покончить с ним. Сейчас.

Мой взгляд снова останавливается на Рен. Одна из моих домработниц вышла к ней на балкон и подает ей кофе. Она улыбается и берет его. Когда экономка оборачивается, ее лицо поднимается к камере.

Я ее не узнаю, а всех своих сотрудников знаю.

Ебать.

Я вскакиваю со стула и бегу по дому, вытаскивая пистолет из кобуры за спиной и щелкая предохранителем. Я замечаю, как она небрежно идет ко мне, когда она замечает меня там, она останавливается на полушаге, широко раскрывая глаза.

— Вниз! — ору я.

Мой голос пугает Рен позади нее, все еще держащую в руках чашку кофе.

— Поставь это, Рен. — Боль сводит меня с ума, что-то вроде страха и паники.

Она смотрит на меня, на пистолет, потом на кофе, ее брови сдвинуты, прежде чем она осторожно ставит кружку на стол и встает со стула.

— Что происходит? — спрашивает она.

— На пол! — кричу я снова, обращаясь к злоумышленнику.

Суматоха вывела Райкера и Эйнсли из кухни, в тот момент, когда Райкер замечает мое оружие, он убирает свое.