отдать письмо. Великий артист в нем, прямо скажем, не пропал, и сейчас, как он ни бьется, все равно не может произнести слова о немедленной выдаче денег сколько-нибудь натуральным тоном. Он пробует снова и снова, но грозное требование звучит до того уморительно, что банковский кассир, услышав эту реплику в его исполнении, катался бы со смеху и был бы попросту не в состоянии дать ему деньги. Увы, лавочнику становится ясно, что он слишком бездарен, чтобы осуществить свой план.

Но ведь грабитель может воспользоваться и другими способами, и лавочник испробует еще один прием. Он пишет на листке бумаги: «У меня в кармане револьвер. Давайте сюда все деньги, иначе я вас застрелю». Но в первый же раз, репетируя новый прием, он достает из кармана вместо нужной записки другую, на которой жена написала ему, чтобы он не забыл принести домой масла, и он с содроганием представляет себе, что произошло бы, случись это в банке. Он оставляет в кармане один только нужный листок и изо дня в день репетирует сцену, как он вынимает его и кладет перед кассиром, причем он так поглощен этим занятием, что однажды чуть не забывает стянуть с головы нейлоновый чулок, когда в магазин заходит покупатель.

И вот наконец лавочнику кажется, что он в совершенстве овладел своей ролью, но тут выявляются другие трудности. А кто же останется за него в магазине, пока он будет грабить банк? Если попросить жену, она, чего доброго, заподозрит его, услышав потом про ограбление, а если он просто возьмет и закроет на время магазин, то это тоже покажется подозрительным. Да, пожалуй, ограбление банков — не слишком подходящее ремесло для людей, у которых на руках собственный магазин, надо быть свободным в дневное время, а лавочник днем занят. Теперь уж ему совершенно ясно, что он практически не имеет возможности привести в исполнение задуманное, и у него словно гора сваливается с плеч. В глубине души он, вероятно, все время сознавал, что не способен провести такую операцию, но все же приятно, когда можно сослаться на уважительную причину; ведь в самом деле, и дураку понятно: не может же он находиться одновременно в двух различных местах. Он еще изредка возвращается к мысли об ограблении банка, но относится к ней все менее серьезно и наконец однажды решительно ставит крест на этих планах. Он рвет записку с обращением к кассиру на мелкие клочки и отдает револьвер случайному мальчишке, зашедшему к нему в магазин. Тот ног под собой не чует от радости, бывают же такие добрые лавочники, которые ни за что ни про что дарят покупателям шикарные револьверы; и он, по-видимому, рассказывает приятелям о привалившем ему счастье, потому что все следующие дни у лавочника отбоя нет от малолетних покупателей, то и дело забегающих взять немножко карамели или леденцов. Не получив револьвера в придачу к конфетам, они уходят разобиженные, и можно себе представить, как достается их товарищу за то, что он их надул. Видеть в магазине покупателей приятно, но от этой ребятни толку мало, и выручка по-прежнему не покрывает затрат. Отказавшись от планов ограбления банка, лавочник приходит к выводу, что остался лишь один способ раздобыть деньги, но он не может воспользоваться им, не посоветовавшись предварительно с женой. Ему очень трудно собраться с силами, чтобы с ней поговорить, он каждый вечер решает, что сделает это сегодня, а потом опять откладывает, но как-то раз перед уходом из магазина он выпивает одну за другой три бутылки пива, а придя домой, добавляет четвертую и, была не была, приступает к делу, раскрывает перед женой карты и рассказывает ей о денежных затруднениях.

— И я подумал, а может, нам продать свою дачу? — Ну, слава богу, вот он и сказал.

— Дачу, — повторяет жена, глядя на него, — ты хочешь продать нашу дачу?

— Все равно мы теперь редко ею пользуемся, — говорит лавочник.

И это правда, прошло то время, когда они ездили туда каждую неделю, почему-то они перестали там бывать, а дальше им и подавно будет трудно сниматься с места.

Лавочник ждет, что ответит жена, но она ничего не говорит, просто сидит и смотрит на него, будто смысл его слов до нее не дошел.

— Как ты считаешь? — спрашивает лавочник. — Я, конечно, не собираюсь продавать, если ты против.

Жена его сидит какое-то время молча, кажется, что она думает сразу о многом и никак не может собрать свои мысли.

— Делай как знаешь, — говорит она наконец.

И только. Лавочник надеялся, что она его поддержит, что она его поймет, но она предоставляет решать ему самому, вот так-то, и, стало быть, он один будет в ответе, если они лишатся своей дачи, которую когда-то так любили и вполне могут опять полюбить. Он еще надеется, что она все-таки что-нибудь добавит, но она вдруг поднимается и уходит в кухню, и лавочник остается один и чувствует себя жалким и несчастным. Ему хочется встать, пойти к жене и сказать, что он передумал, они оставят дачу себе, он найдет какой-нибудь выход, но это невозможно. Никакого другого выхода нет: дача — или банк, а лавочник знает, что грабитель из него все равно не получится.

19

На курсах начали обращать внимание на слишком частое отсутствие Хенрика, ему уже трудно каждый раз придумывать новые причины своих пропусков. И то сказать, сколько болезней может быть у одного человека, а Хенрик за последнее время перенес немыслимое количество болезней. Но дальше так продолжаться не может, он все сильнее отстает от остальных, а у них уже скоро начнутся проверочные опросы и контрольные работы за первый квартал, и он понимает: если сейчас не взяться за дело всерьез, провал ему обеспечен. Хенрик решает покончить со своим разгильдяйством, начинает ходить на курсы каждый день, но многочисленные прогулы дают себя знать, он с ужасом обнаруживает, что остальные ушли за это время далеко вперед и он не в состоянии следить за происходящим на уроках, потому что представления не имеет обо всем том, чем они сейчас занимаются. Хенрик пытается слушать внимательно и проявлять активность, но он безнадежно отстал и непрерывно попадает впросак на потеху всему классу. И мало-помалу он снова погружается в привычную апатию, уроки тянутся бесконечно долго, а Хенрик полудремлет или же рисует голых девиц, но и это его уже не увлекает, и он тупо и безучастно отсиживает положенные часы, довольствуясь тем, что изредка взглядывает на Сусанну, с которой