Шум летящего поезда – это она! все точно по времени, быстро забрать шифры – и в машину, там тоже сейчас мандраж: а что, если Катрин провокатор? а что, если готова засада? Как медленно подходил поезд! как тянулось время, один, два, трое вышли, сейчас выйдет она, о, выйди же! (так идальго заклинал выйти на балкон своих сеньорит). Трое прошли равнодушно мимо скамейки, я смотрел им в спины, я ненавидел и весь мир, и самого себя.

Поезд тронулся и скрылся, стук колес удалялся, спускалась тишина, все кончено, она не приехала, она подвела, наобещала, а потом испугалась, трепло, мне не везло, проклятая судьба играла со мною, как ветер с мокрым листком, бегущим по платформе, он то прилипал, то отрывался. Катись, катись, зеленый лист, перелетай поля сырые и в горстку охладевшей пыли на полдороге обратись! (еще сочинял, мудак!) А может, она вынула из сейфа шифры, кто-то заметил, стукнул, ее арестовали? Сейчас допрашивают и уж наверняка расколют. Или уже раскололи, и весь район оцеплен полицией, они наблюдают и вот-вот захлопнут мышеловку. Какая обида, сколько потрачено сил, выброшено кошке под хвост… Что делать? Уходить? А что еще? Следующий поезд – через час. Ребята в машине, конечно, промолчат, однако подумают: слабак. Проигравших не уважают нигде, и правильно делают. Проклятые бабы, все они капризны, ненадежны, непунктуальны…

Я встал и уныло поплелся с перрона в сторону светившихся домов, где курсировала наша машина. «Ты куда? – прямо из кустов. – Ты уже уходишь? Извини, я не успела на поезд, я взяла такси! (Боже, приехать на такси, это же ни в какие рамки!) Ты не волнуйся, я принесла! Я принесла! бери!» (О, счастье!). «Где такси?» – «Прямо рядом!» (Какой ужас! нас увидит шофер!). «Спасибо! – схватил пакет, сердце выскакивало из груди, – пока! подожди!» Я обнял ее, я целовал, целовал и вдруг почувствовал, что флюиды нежности (феромоны?) забили из меня, как нефть из скважины, они летели в Катрин, она чувствовала это и сияла от счастья, я сам превратился в пульсирующую нежность, я целовал и целовал ее на полупустынной платформе… я любил ее, такую нежную и неповторимую.

Затем – в машину, и там началась свистопляска с фотографированием, минут двадцать напряженной работы. Я вернул документы и мы снова страстно поцеловались.

Я вскоре уехал, она продолжала работать, я уехал, навсегда запомнив тот звездный миг, я уехал и больше никогда не видел ее.

Почему она стала работать с нами? Почему пошла на риск? Ведь не ради омаров и «Мумма», а те ничтожные подарки от нас составляли десятую часть ее зарплаты! Денег не брала, считала это унизительным. Почему не боялась ни ареста, ни тюрьмы, ни расстрела? Почему помогала, хотя терпеть не могла ни коммунистов, ни Страны Советов?

Загадка человеческой души.

И до сих пор у меня в памяти горит этот миг счастья: полупустынный перрон на окраине города, кодовая книга, наш нежный поцелуй на ветру. И до сих пор спрашиваю я: почему?

По возвращении из Альбиона к осени 1965 года меня сбагрили на одногодичные курсы усовершенствования – учиться толочь воду в ступе. Учеба на УСО в качестве уже руководящего кадра умасливала и грела, каждый чувствовал себя пупом земли, жили, как в лесном доме отдыха, привольно и беззаботно, когда желали – уезжали домой или еще куда (порой раздавались тревожные телефонные звонки взволнованных жен, разыскивавших исчезнувших драгоценных мужей). Скука стояла дичайшая, на освоение новых языков не тянуло, но продолжил французский и сдал кандидатские экзамены (тянул на тайны английского национального характера). Снова – в который раз! – навалили марксизм-ленинизм, но уже под соусом освоения современной буржуазной философии, которую никто из преподавателей и не нюхал. С прагматизмом, экзистенциализмом, неотомизмом и прочей гадостью расправлялись одним щелчком, как с клопами, вновь и вновь черпали мудрость из неисчерпаемого «Материализма и эмпириокритицизма» (о, Небо!). Смешивали с грязью путаников Маха, Авенариуса и примкнувшего к ним отпетого дурака Дицгена, снова с тошнотой в горле пережевывали партийные документы, а в основном болтали о жизни, о доблестях, о подвигах, о славе, и к завершению учебы написали по реферату, щедро и конспиративно поделившись опытом работы за кордоном.

В 1965 году учебные структуры ведомства еще не превратились в обросшую жиром махину с продленными сроками обучения, с растущим числом предметов и преподавателей (в этот «отстойник» часто сплавляли неудачников, жертв аморалок, бывших фаворитов, да и просто малоспособные кадры). Тогда еще только зарождались споры о том, что есть разведка: искусство ли это, как писал враг номер один Аллен Даллес, или же наука? Звенели шпаги, и будущие профессора кислых щей аргументировано вещали: конечно же, наука! Чем она отличается от философии или физики? Впереди маячили докторские звания, солидные кафедры и, конечно же, Академия Разведывательных Наук, которая, возможно, вобрала бы в себя все другие академии страны. Курсы навещали крупные шишки из разных подразделений КГБ с лекциями, в которых тривиальщина выдавалась за откровения, тем не менее порою бывало интересно послушать, что глаголило начальство из других подразделений, сравнить, примерить, оценить.

Иногда я заезжал на работу в скромный дом номер два, что на Дзержинского, в кабинет с незабываемым видом на гастроном, забегал к начальнику отдела и смотрел на него собачьими глазами, дабы меня не открепили от англо-скандинавской линии и не бросили бы в когти Африки и Азии, где лихорадка, бацилла и черные кобры.

Но фортуна держала меня на плаву: однажды я встретил в коридоре власти резидента в Дании Леонида Зайцева, моего оперативного крестного в Лондоне, это мой учитель и покровитель, друг до конца дней.

Позволю себе небольшое отступление об этом прекрасном человеке.

… «Ты, старик, не бери закуску и суп. Так не принято. Что-то одно и затем второе блюдо. Вино закажем Нюи Сан Джордж, он этого достоин, хотя не парламентарий. По одному виски в самом начале, но рядовой Джонни Уокер». Мы шли по лондонскому Стрэнду на встречу с английским журналистом вместе с Леонидом Сергеевичем Зайцевым, руководителем линии политической разведки в резидентуре, моим первым учителем. Был 1961 год, я был еще сосунком в делах невидимого фронта. За столом Зайцев вел беседу непринужденно, словно пришел выпить и закусить, и проблемы поднимались банальные (ничего ни о планах нападения на ССР, ни о заменах в консервативном правительстве – нас нацеливали на информацию такого рода). Что меня поразило: по возвращении в посольство Зайцев накатал сразу три шифровки в Москву, и все получили высокую оценку. Оказалось, уминая свой стейк, я не подозревал, что в одном кубическом метре воздуха каждый видит и слышит разные вещи. В 1967 году резидент в Дании Зайцев взял меня туда своим заместителем. Помнится лесная дорожка под Копенгагеном, глухая ночь, мы вдвоем везем для передачи агенту большую сумму денег. Темень жуткая, и кажется, что из-за кустов сейчас выпрыгнут лешие в штатском. Леонид Сергеевич спокоен, словно мы везем белье в прачечную, только глаза напряжены – высматривают укрывшегося в деревьях клиента. Курортный город Копенгаген баловал драматическими историями: поздно ночью меня буквально вырывает из постели оперативный шофер, мы мчимся в посольство. Оказывается, что покончил с собой наш сотрудник, молодой парень, учившийся в местном университете. Убили? Повесился сам, испугавшись шантажа? Паника была жуткая, но Леонид Сергеевич не мельтешил, действовал спокойно. Трезвостью ума отличался поразительной. Работа есть работа. Разобрались с покойником, занялись сметой (было 4 утра). Зайцев нежно почитал своих родителей, практически не пил, не курил, обожал жену и сына – просто на доску почета. В семинарах нашего партпросвета участвовал, но к идеологии относился без трепета. В 1968 году, во время чехословацких событий, наиболее политизированные вцеплялись друг другу в глотки – Зайцев смотрел на эти баталии сквозь пальцы. Человек дела. Враг суеты. Шеф разведки Александр Сахаровский давно его приметил и сделал начальником нового труднейшего управления. Речь шла о внедрении в разведку всех новых технических достижений, в частности, ЭВМ. Ведь до того времени дела прошивали цыганской иглой, а ручной поиск был похож на работу крестьянина за плугом. Зайцев не только дружил с будущим премьер-министром Вильсоном, великим английским писателем Грэмом Грином, многими сотрудниками Форин Оффиса и деятелями парламента, он закончил знаменитое Бауманское училище и Академию внешней торговли – так что дела технические были ему не чужды. (Между прочим, в Англии работал под весьма неудобной «крышей» заместителя представителя Международной книги). Мне пришлось трудиться при создании этого управления и до сих пор перед глазами сумасшедший дом: с одной стороны, оперативники, ничего не понимавшие в кибернетике и электронно-вычислительной технике, с другой стороны, научные и малонаучные работники, считавшие, что разведкой можно управлять как молочным заводом. Тем не менее Леонид Сергеевич с честью вытянул эту громыхающую телегу, и автоматизированная система управления была создана на пользу всей разведки. Заслуги превосходного организатора и координатора (приходилось иметь дело с академиками Глушковым и Наумовым) были оценены, и Леонид Зайцев сел в кресло начальника легендарного управления научно-технической разведки, это направление внесло самый значительный вклад в русскую историю: добыло секреты атомной бомбы! Это оно вместе с Курчатовым, Харитоном и всей славной плеядой наших ученых обеспечило ядерный паритет и прочный мир (несомненно, после варварских бомбардировок Хиросимы и Нагасаки США не поколебались бы надавить на нашу страну). Когда Леонид Сергеевич взял в свои руки бразды правления, научно-техническая разведка обеспечивала не только военно-промышленный комплекс, но и все народное хозяйство – выкрадывали всё полезное, ведь как учил Леонид Ильич: экономика должна быть экономной. И препятствия были похлеще санкций и зловещего Обамы: множество товаров и технологий были запрещены для ввоза в СССР, и КОКОМ (координационный комитет по экспортному контролю), за этим строго следил. Золотые (и нелегкие) времена для разведки! Доставали и оборудование для нефтяной промышленности, и самые новейшие компьютеры, и необходимое для космической отрасли. Например, одна крупная операция в космической сфере обогатила нас на 500 миллионов долларов. Даже для производства инсулина (лицензия тогда стоила один миллиард долларов) зайцевская разведка добыла документацию за 30 тыс. долларов. Приобретали документацию не только для производства электроники, но и целые технологические линии. Порой для перевозки техники и оборудования приходилось проводить тайные операции с фрахтованием морских судов! Ведомству Зайцева обязано появление новых самолетов и ракет, подводных лодок и боевых кораблей (продолжил бы список, но посадят). По некоторым данным, научно-техническая разведка была не просто рентабельной, но и окупала содержание всего КГБ! Наш герой был человеком легким и смешливым. Любил слушать разные байки и анекдоты, к сладкой жизни был непривычен, в жизни неприхотлив и как-то в ресторан на встречу притащил пару бутылок вина (он же не потреблял, а куда девать дареное?) Как-то возвращаясь за кордон, я пристал к нему: чего тебе привезти? Долго мялся, ну уж коли приспичило, говорит, привези мне пиджак, мой совсем поизносился (твидовые пиджаки – пагубная страсть еще с Англии). Наши олигархи с их яхтами и куршавелями содрогнулись бы от удивления и, возможно, покопались бы в заблудших душах! В моей жизни погуляло много начальников, но одни ничем не запомнились, а другие – либо очень глупые, либо жутко карьерные и тщеславные, либо слишком хитроумные, либо отпетые самодуры. Ох уж эти начальники, никто их не любит! Неправда ваша, дяденька, некоторых очень даже любят. Вот и Леонид Сергеевич Зайцев остался в памяти незаметным героем и гордостью нашей разведки, честь ему и хвала!