— Бог знает почему, — говорил Вэн. — Он ненавидит меня до самых печенок.

— Ну как ты можешь такое говорить о папе, — возражала Джун. — С тобой он всегда сама вежливость.

— Вот именно, — отвечал Вэн, но без раскаяния в голосе.

Она пересекла Лексингтон-авеню. Все небо выглядело так, словно сверху его освещал серо-лиловый неон. Верхушки зданий терялись в облаке падавшего снега. А звуки порта неслись не от реки впереди, а сверху, словно буксиры осторожно пробирались между макушками башен. «Вот таким и должен быть Нью-Йорк», — думала она. Не лето с кучей людей на пожарных лестницах, открытыми гидрантами, листьями сумаха. А вот такая тихая, сырая, нейтральная погода, когда вода, похоже, — везде. Она остановилась на миг посреди квартала, прислушиваясь к гудкам: они постепенной перспективой уходили вдаль. На самом дальнем фоне очень слабый, подавленный гудок тянул: «М-м-м-м-м! М-м-м-м-м!» «Должно быть, в проливе», — подумала она. И двинулась дальше.

В кармане у нее лежали ключи — ночь станет особенной. Не то, чтобы это как-то подчеркивалось — нужды в этом не было. Это подразумевалось в их вчерашнем разговоре, когда она зашла к Вэну в магазин. Несколько минут они поболтали в глубине магазина, среди столов, а потом он протянул ей ключи. Это самое восхитительное, что вообще между ними произошло, — момент, когда ключи перешли из его рук к ней. Этим жестом он отказался от самого дорогого: своего уединения, — и она это знала. Ей не хотелось, чтобы он решил, будто она этого не понимает, и она тихо произнесла:

— Думаю, ты можешь мне их доверить, — и сразу же рассмеялась, чтобы ее слова не прозвучали нелепо. Он тогда поцеловал ее, и они вышли на десять минут выпить кофе.

Сидя у стойки, он рассказал, как прошлым вечером поймал книжного воришку. (По ночам магазин работал; он был расположен так удачно, что по вечерам они зарабатывали не меньше, чем днем.) Вэн только закончил расставлять новинки в витрине и стоял на улице, глядя внутрь. И тут заметил у технического отдела мужчину в длинном плаще.

— Я его и в самом начале приметил. Тот еще тип, знаешь. Их учишься распознавать. Он посмотрел на меня прямо через витрину. Наверное, подумал, что я просто человек с улицы. На мне тоже был плащ. — Мужчина, окинув быстрым взглядом магазин и убедившись, что за ним никто не следит, протянул руку, схватил какую-то книгу и сунул под плащ. Вэн добежал до угла, похлопал по плечу регулировщика и сказал: «Не зайдете ли вы ко мне в магазин на минутку? Я хочу, чтобы вы арестовали одного человека». Воришку поймали, а когда расстегнули плащ, там обнаружились целых три книги.

Вэн всегда говорил: «В книжном магазине увидишь много забавного», — и часто это было действительно забавно. Но вот эта история показалась Джун скорее мрачной, а не веселой. Не потому, конечно, что была про воровство. О кражах книг Вэн ей рассказывал не впервой. А, вероятно, потому, что больше всего она терпеть не могла, когда за ней наблюдают исподтишка, и она невольно поставила себя на место воришки, с которым, по ее мнению, Вэн повел себя не вполне справедливо. Ведь мог бы войти и сказать: «Я наблюдал за вами. Я видел все, что вы делали. Теперь даю вам последний шанс. Верните все, что взяли, убирайтесь к черту и больше сюда не приходите». Шпионить за человеком, а потом кинуться на него из темноты — это как-то нечестно. Но она понимала, что рассуждать так — абсурд. Вэн ни с кем не мог повести себя несправедливо; он честно вел дела и поступил характерно: устраивать склоку он бы не стал. Она даже никогда не понимала, сердится ли он на нее, — только когда все заканчивалось, он улыбался: «А ведь ты меня в прошлую пятницу жутко разозлила».

Она пересекла Третью авеню. Снег пока еще таял на лету, но уже подмораживало, тротуар покрывался серебром. Ключи бренчали в кармане пальто; она сняла перчатку и потрогала их. Они тоже были холодные. Уходя из дома, она сказала родителям: «Я сегодня встречаюсь с Вэном. Возможно, буду поздно». Те просто сказали: «Хорошо». Но ей показалось, что они обменялись понимающим взглядом. Мол, ничего, через десять дней поженятся. Все два года каждый вечер она взбиралась по шести крутым лестничным пролетам, только чтобы провести с Вэном час-другой, но ни разу, подумала она с какой-то затаенной гордостью, не случилось того, что родители могли бы назвать «недостойным».

Она подошла к дому; фасад был из серого камня, вокруг подъезда — фигурный чугун. Навстречу вышла какая-то женщина, похоже — из Вест-Индии. Заметив, что Джун несет подмышкой цветок в горшке, она придержала дверь. Джун поблагодарила и вошла. Фикус она купила для квартиры Вэна. Он был равнодушен к цветам — да и вообще, как она опасалась, к интерьеру. В ней не гасла надежда развить в нем эстетическое чувство, и она считала, что за прошедший год добилась немалого. Практически всю обстановку в его квартире купила или выбрала она.

Джун знала, сколько ступенек в каждом лестничном марше: девятнадцать в первом и по пятнадцать в остальных. Стены были отделаны черной и белой плиткой, как в ванной, и сегодня это впечатление только усиливалось: лестница и площадки были влажны от тающего снега, нанесенного людьми, воздух пах сырыми ковриками, сырой резиной, сырой одеждой. На третьем этаже площадку загромождала огромная детская коляска из черного кожзаменителя. Джун нахмурилась и подумала о противопожарной безопасности.

Она боялась запыхаться и поднималась очень медленно. Нет, когда она придет, Вэна дома не будет — еще слишком рано, — однако одышка всегда вызывала у нее какое-то ложное возбуждение, а сейчас этого лучше избегать. Джун повернула ключ в замке и шагнула в квартиру. Странно самой открывать дверь и стоять одной в прихожей, вдыхая особый запах дома: смесь, в которой, казалось ей, различаются политура, крем для бритья и дым костра. Дым несомненно присутствовал, поскольку в квартире был камин. Это Джун убедила Вэна установить его. Обошлось не так уж дорого, поскольку здесь последний этаж и требовалось лишь вывести трубу на крышу. Много раз Вэн говорил ей: «Это единственная твоя разумная идея», словно другие не были хороши! Они отпилили ножки у всей мебели, так что она приникла к полу и гостиная стала казаться просторнее; покрасили каждую стену в разные оттенки серого и кое-где развесили бра с плющом; купили большой журнальный столик из стекла. Квартира сделалась приятнее — и все это были идеи Джун.

Она захлопнула дверь и прошла на кухню. В квартире было зябко; Джун зажгла газовую плиту. Потом сняла влажную упаковочную бумагу с горшка и поставила его на стол. Фикус немного покосился. Джун попыталась поставить его прямо, но не получалось. Мурлыкал мотор холодильника. Она достала два поддона льда и насыпала кубики в ведерко. Дотянувшись до верхней полки серванта, сняла почти полную бутылку «Джонни Уокера» и поставила ее вместе с двумя высокими стаканами на большой лакированный поднос. Вдруг ей показалось, что комната кошмарно сжалась вокруг; она выключила плиту. Засуетилась, ища газету, чтобы разжечь камин. Газет оказалось мало, зато на кухне она отыскала старые журналы. Джун свернула газеты в тонкие полешки и уложила под разными углами на железную подставку. Снизу подсунула скомканные листы из журналов, а сверху положила все щепки, которые нашла. Поленья она решила оставить на потом, когда разгорится щепа. Когда все было готово и оставалось лишь поднести спичку, Джун выглянула в окно. Теперь снег шел еще гуще. Она задернула тяжелые шерстяные шторы; они закрывали целую стену — и это придумала она. Вэн хотел жалюзи. Она пыталась убедить его, насколько отвратительно они смотрятся, но он, хоть и согласился, что черно-белые шторы нарядны, никак не хотел признавать уродство жалюзи. «Может, ты и права — в том, что касается этой комнаты», — сказал он. «Любой комнаты на свете», — хотела заявить она, однако сдержалась, поскольку в итоге он все-таки сдался.