до сих пор и не пришел к однозначному выводу как ему следует поступить с миваром. И хотя предварительные результаты параллельного мыслительного процесса, посвященного этому вопросу, явно говорили в пользу "устранения", мысль об убийстве человека всё же крайне смущала робота. И он был склонен к тому чтобы поспособствовать обстоятельствам, которые избавят его от необходимости делать это.

— Хорошо, я согласен.

Ронберг воззрился на демонического пса с удивлением. Он никак не ожидал, что всё получится так просто и быстро. С его точки зрения размышления собаки заняли меньше секунды. Он заподозрил неладное.

— Могу ли я быть уверенным что вы, господин Шак, позволив нам приблизиться к тебе, не…, — он пытался подыскать подходящее слово, но не представлял какое тут подходящее. Монстр мог причинить вред людям множеством способов. Ронберг уже не сомневался, что пёс, как и сказочные драконы, способен выдохнуть из себя облако пламени. Он видел это днём и чувствовал обжигающий жар из пасти зверя сейчас. И ему весьма красочно представилось как пёс подпускает к себе разбойников, а затем, с сатанинским хохотом, испепеляет их.

— Разве я не вытерпел достаточно от вас, при этом никому не причинив вреда? Даже вашего славного рыцаря Жору-Мясника я не тронул, а лишь запутал и напугал, дабы он отступился от меня.

Но Ронберга это не слишком убедило. Возможно пёс никого не трогал только потому что не мог двигаться и люди оставались для него вне досягаемости. Он припомнил как пёс кричал его голосом, дурача несчастного Жору, и как Вархо многократно утверждал, что демон, запрятанный в этом "металлическом чудовище", как никто искусен в обмане и лжи. Но что тут сделаешь? Ведь он сам пришел к дьявольскому созданию с этим предложением и значит придется рискнуть. Не требовать же у пса поклясться Святым Крестом или именем божьим, что, когда разбойники будут грузить его на повозку, он никому не сделает дурного. "С другой стороны, может быть это Она", с усмешкой подумал Ронберг. Удача. Ему никогда особо не везло в жизни. Ни в любви, ни с погодой, ни с друзьями-товарищами, ни в деньгах, ни в азартных играх, ни в охоте и даже с рыбалки он вечно возвращался без рыбы. И разные мелкие хвори постоянно досаждали ему казалось с самого детства. И всякие бытовые несуразицы, вроде протекающей крыши, соскочившего с топорища топора, треснувшего горшка с кипящим супом, загнанной в палец иглы или охромевшей лошади с неизменным упорством преследовали его. Но при всём при этом он умудрился выжить в бесчисленных битвах и стычках и дотянуть до такого возраста, который при его ремесле казался почти сказочным. И потому он так до сих пор и не определился считать себя счастливчиком или неудачником. Но что если на старости лет капризная Фортуна решила по-настоящему вознаградить его и на этот раз у него получится всё что он задумал. Одураченное металлическое чудовище позволит спокойно погрузить себя на телегу, он также спокойно отвезет его прямо в жадные руки черных лоя и Делающий Пыль заплатит за драгоценного асива килограммы и килограммы золота. У Ронберга аж потеплело где-то в животе от этой приятной мысли и он решил больше не мучить ни себя ни пса подозрениями.

— Тогда утром подгоним сюда телегу, ребята погрузят тебя в неё и я отвезу тебя из города? — Совсем уж по-свойски спросил бриод. Но тут ему пришло в голову, что пёс наверно не согласится чтобы его просто вывезли из города и бросили искалеченного и бездвижного где-нибудь в лесу. Наверняка он потребует чтобы его отвезли в какое-то определенное место. Ронберг ощутил тревогу. Куда бы не захотел попасть этот демон, в Лазурные ли горы к своей хозяйке или к вратам ада, где бы они не находились, Ронбергу явно не захочется там оказаться. Но он поспешил себя успокоить, чего бы не потребовал демон это не важно, нужно на всё согласится, а с Делающим Пыль договориться о месте неподалеку от Гроанбурга, куда привезти асива и где они его схватят. Ронберг совершенно не представлял каким образом черные лоя справятся с металлическим псом, но твердо верил что им это под силу. Ведь он своими глазами видел у них в пещерах асивов, которых, по заверению Делающего Пыль, они захватили вблизи Лазурных гор. И там были создания и по крупнее этого пса.

В глубине души Ронберг вполне отдавал себе отчет, что в его плане немало прорех, из которых сквозит зябким холодком полного провала. Но странная уверенность в том что на этот раз у него точно всё получится уже цепко впилась ему в сердце. И он убедил себя что по большому счету почти ничем не рискует. Конечно, неизвестно на что до конца способен этот металлический дьявол, но так или иначе он безногий, недвижный и достаточно просто отойти от него метров на пятьдесят и ты будешь в безопасности. Ни ядовитые иглы, ни пламя, ни жуткий рык, ни яркий свет уже не дотянутся до тебя или по крайней мере не причинят особого вреда. Это было очевидно. Ну а если что-то совсем уж пойдет не так как задумывалось, у Ронберга всегда оставался его самый главный, практически непобедимый козырь. Он старый, безнадёжно и отчаянно старый, он пожил своё и бояться ему уже нечего. Он настолько привык к смерти вокруг себя, что ни её вид, ни мысль о ней не вызывали в нем уже ни малейшего переживания. Ни единая взволнованная нотка не звякала в его душе, когда он видел мученическое истязательное убийство пленных, кровавую жуткую гибель своих товарищей или отчетливо понимал что ему самому вот-вот грозит стать мертвым. Загробное же существование и уготованные ему там адовы муки почему-то ни капли не пугали его. Вообще нисколько. И он сам не понимал в чем тут дело. Ни то чтобы он не верил в них, ведь он слышал об этом с рождения. От родителей, от священников, от приятелей, от стариков и блаженных, но воспринимать всерьез эту мысль у него никогда не получалось. Может потому что ни лоя, ни туру, ни авры ни о чем подобном не рассказывали, может потому что за свою долгую жизнь он увидал столько горя и страданий, зачастую бессмысленного, что идея о каком-то посмертном воздаянии, о продолжении боли и истязании, да с еще большим пылом и жестокостью представлялась ему какой-то дикой, нелепой и запоздалой.

Думая о своем последнем козыре, он, конечно, честно признавался себе, что немного лукавит. Умирать ему не хотелось,