Выступая на Пленуме ВЦИКа 1 апреля 1918 г., Я. М. Свердлов, в частности, отмечал: «Мы перенеслись в новый период, в фазу строительства, и нам приходится наталкиваться на целый ряд вопросов в силу того, что точно зафиксированных положений (о взаимоотношениях) между целым рядом существующих органов у нас не существует в жизни, что и наталкивает нас к выработке более подробной Конституции Советской республики… Все мы великолепно сознаем, – говорил Свердлов, – что только благодаря самой тесной связи с широкими массами рабочих и крестьян нам удается проводить все те мероприятия, которые мы намечаем. Только постольку, поскольку нам удается выделить из массы достаточное количество активных сознательных работников, могущих практически проводить в жизнь все намеченные мероприятия, поскольку мы имеем кадры таких товарищей, – мы можем сказать, что дело обеспечено… При разработке Конституции необходимо построить Советскую власть таким образом, чтобы она не только давала возможность работы, но чтобы привлекала значительно более широкие круги трудового народа к непосредственному управлению страной».

В процессе работы Комиссии ВЦИКа выявлялись позиции, достаточно характерные для многих правоведов и политиков того времени, причем отнюдь не большевистского свойства. Весьма популярными были идеи «областничества». Это касается и проекта М. А. Рейснера, предлагавшего построить государство как федерацию «различных профессиональных организаций трудящихся, политических, классовых и т. д.», объединяющихся позднее в коммуны и, далее, – в областные республики. Сторонником «областной точки зрения» объявлял себя бывший председатель Моссовета, историк М. Н. Покровский, считавший необходимым при строительстве «областных Советов» исходить из приоритета «низовых» интересов перед «централистскими» тенденциями. Свердлов же и Ленин, выступавшие с общих позиций, были противниками таких «правовых определений» и считали нужным следовать уже сложившейся практике «советского управления», вместо того чтобы «резать конституционными ножницами живую ткань советского роста».

Как отмечали исследователи, «Свердлов добивался, чтобы Конституция как можно более точно, реально отражала прежде всего факт существования диктатуры пролетариата в ее конкретной форме – в форме Советского государства». И, таким образом, Конституция 1918 г. явилась совершенно новым правовым актом, не следовавшим сложившимся нормам международной конституционной теории. Новациями стали: включение в текст высшего закона «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа» (этот акт отказалось признать Учредительное Собрание в январе 1918 г.), отказ от куриальной системы голосования в пользу приоритета «классового характера» избирательной системы (преимущества рабочих избирателей перед крестьянами, лишение избирательных прав бывших представителей «эксплуататорских классов»), гарантии на свободу выражения мнений, обязанности «вносить свой труд в труд республики» и «защищать социалистическую революцию с оружием в руках»[1274].

Объективная оценка событий революции и гражданской войны в России, безусловно, требует глубокого, систематического изучения истории советской власти, ее политико-правовых особенностей, ее государственного строительства. При этом не должны быть забыты достижения советской исторической науки, работы, в частности, советских историков 1950—1980-х гг. Конечно, это вовсе не исключает важности изучения проблем советской истории в свете новых исторических источников и научных, исследовательских методик. И абсолютно неправомерными и вредными являются суждения о том, что изучение политики «красных» не требует серьезного внимания в силу якобы «преступности большевицкого режима» и т. п.

И не только большевистскими лидерами оценивалась роль представительной власти в будущей системе управления Российского государства, о важности «народного волеизъявления». Не менее показательна, например, оценка генералом Дитерихсом (уже в эмиграции) перспектив образования структур управления, наилучшим образом сочетавших в себе общепринятые государственно-правовые нормы с национальными российскими, отнюдь не классовыми, политическими, духовными, моральными традициями. Бывший Правитель белого Приморья считал, что «Основы Веры Христовой определяют и сами принципы благодатной и истинной формы государственного правления в идеологии русского народа: единство власти во главе Церкви, единство власти во главе правления и коллегиальность власти во главе управления: Патриарх, Царь и Земский Собор – три начала русского, национально-религиозного, самодержавного монархизма. Эти три начала государственной формы и сущности правления проходят через всю историю политического бытия русского народа, вплоть до первой половины царствования Алексея Михайловича включительно. Временами, под влиянием различных династических и «земских» грехов, благодатность и истинность этих трех начал уклонялась по своему существу и духу от чистоты основной идеи, установленной верно, и тогда назревали на Руси политические беды. Но иногда чистота их выражения чрезвычайно приближалась к идеализму, что вызывало исключительно мощное и прогрессивное творчество Государства на почве развития своего благополучия и мирового значения.

Не могу вдаваться здесь в подробности практического осуществления исповедуемого мной понятия национально-религиозной идеологии народа, к которому принадлежу я сам. Подчеркну лишь еще раз, что Помазанник Божий является Самодержавным Правителем, сословный Земский Собор – представительным при нем органом Самодержавного Народа и по функциям – органом управляющим, то есть исполнительным, а Патриарх – строгим, но справедливым Самодержавным творцом, претворяющим и ведущим любовью и духом Христовой веры волю Помазанника Божьего и Самодержавного народа в путях и духе законов Нового Завета Христа».[1275].

В любом случае, считалось важным создание представительного органа, в котором можно было бы соблюсти баланс различных интересов и стремлений. Но опыт революционных лет и периода гражданской войны доказывал, что данный представительный орган мог действовать эффективно только под контролем сильной исполнительной власти.

Произошедшие 100 лет назад события революции и гражданской войны имели, бесспорно, «величайшее», «всемирно-историческое значение» (используя терминологию советской историографии). Это – переломный этап в истории ХХ столетия. И изучая историю Советской России, равно как и историю Белого движения, нужно, очевидно, исходить из того, что обе непримиримые друг другу силы по сути являлись частями расколотого единого целого – Единой прежде России. И между ними можно найти гораздо больше точек соприкосновения, чем это представляется на первый взгляд. Трагедия братоубийства, расколовшая российское общество, носила в себе и определенное конструктивное начало. Важно отметить, что сразу после окончания гражданской войны переосмысление своего участия в Белом движении началось у многих бойцов белых армий, о чем хорошо свидетельствует приводимый в приложении документ (см. приложение № 32).

Талантливые, самоотверженные люди, патриоты были с обеих сторон. Революция и Гражданская война, как события чрезвычайные, привели к стремительному ускорению всех политических, военных, правовых, идеологических процессов и перемен. Ведь именно в такое время, в условиях жесткого противоборства, ради победы над врагом активно мобилизуются все силы. «В огне гражданской войны» погибает прошлое, но и рождается новая жизнь, происходит активный поиск новых, альтернативных решений. Зададимся вопросом: была ли возможна, например, в мирное время, земельная реформа генерала Врангеля, ориентированная на создание многочисленного слоя сельскохозяйственных производителей, осуществляющих также и местное самоуправление, путем радикального перераспределения земли от помещиков – крестьянам? Вряд ли. Ведь в начале века только еще начиналось осуществление реформ П. А. Столыпина (отнюдь не предусматривавших радикальное перераспределение земельной собственности), прерванное событиями Первой мировой войны.