они действительно били его? — спросила она, явно шокированная этим.

— Да. Ему можно остаться здесь?

— Ну, конечно! Ты мог бы об этом и не спрашивать, ведь это же твой дом!

Он этого не чувствовал.

Посидев немного на корточках перед собакой, она встала, на лице ее была улыбка.

— Война закончилась? — поинтересовалась она.

— Нет. Но меня отослали домой.

Улыбка на ее лице поблекла.

— Разве ты болен?

— Не телесно.

Анетта задрожала. Душевнобольной? Не может быть!

Микаел понял ее озабоченность.

— Я слишком долго вел солдатскую жизнь и… не выдержал. Лучше всего говорить так, как оно и было.

Она кивнула, напряженно глотнув слюну.

— Ты выглядишь очень усталым.

— Да, мне нужно отдохнуть.

— Конечно же, ты здесь отдохнешь.

Он видел ее замешательство. Сможет ли она терпеть его чужого и больного, здесь, в этом маленьком доме?

Она резко повернулась к нему.

— Но ведь ты не видел… Доминик! — позвала она. — Спустись сюда!

Он заметил мягкое, преисполненное любви звучание ее голоса. Ему стало немного не по себе. Но почему? Чего он боялся?

Наверху, а потом на лестнице послышались мелкие, торопливые шаги.

Четырехлетний мальчик остановился на полпути и уставился на незнакомца.

— Это твой… отец, Доминик, — сказала Анетта, с трудом выдавив из себя это слово.

В ее голосе он услышал уныние. Она любила этого ребенка и теперь боялась его потерять.

Как было не любить такого мальчугана! Мягкая, вопросительная улыбка, адресованная Микаелу, темные, вьющиеся волосы, отливающие медью, прекрасные черты лица, одежда из дорогого бархата с золотой отделкой…

Микаел наморщил лоб. Глаза…

Он никогда не видел ничего подобного! Они были золотисто-желтыми! Как янтарь.

Улыбка мальчика была неуверенной, непонимающей. Опомнившись, Микаел подошел к нему поближе.

— Привет, Доминик, — пробормотал он. — Твоя мама писала мне о тебе. Я рад встрече с тобой.

Мальчик спустился по ступеням, вежливо протянул руку, отвесил глубокий поклон.

— Добрый день, папа!

Эти слова насквозь пронзили сердце Микаела. Ребенок, которому он дал жизнь, и к которому никогда не испытывал никаких чувств! И вот теперь он стоит перед ним. В сущности, чужой ребенок. Но он был осязаем — и с этого момента он занял свое место в мыслях Микаела. Теперь это были не только слова, это была… нечистая совесть.

И Анетте не стоило ревновать и бояться, что он отнимет у нее любовь ребенка. Да и возможно ли это было сделать? У нее было преимущество в четыре года.

— У меня… есть щенок, — неловко произнес Микаел. — Он очень милый. Хочешь поздороваться с ним?

Пока щенок разбивал между ними лед, Анетта отправилась на кухню, чтобы распорядиться насчет еды для своего мужа.

Она была оглушена, потрясена, поражена ходом своих мыслей: она поняла, что тайно желала, чтобы Микаел не приезжал, даже, возможно, чтобы пришла весть о его гибели. В этом случае она была бы свободной, чтобы иметь возможность выйти замуж за того, с кем она научится быть счастливой. Или же чтобы просто жить одной с любимым сыном. Им не нужен был в доме мужчина!

И когда она поняла, что втайне желает этого, она была настолько шокирована, что ей пришлось присесть на столик для подачи еды. Она некоторое время сидела, прислонившись к стене, пока не прошла дурнота.

Микаел не заслуживал того, чтобы о нем так думали. Он всегда писал ей дружеские письма — безличные, ничего не говорившие, но дружеские.

«Я не такая, — мысленно горевала она, — я не желаю ничьей смерти! Но я же не знаю своего мужа! Пять лет назад мы провели вместе одну ночь. Мы были тогда детьми, напуганными тем, что нас вынудили быть вместе. Что от меня можно было требовать?»

Собравшись с силами, она продолжала свой путь на кухню, где дала распоряжение приготовить праздничную еду по случаю возвращения хозяина дома и пыталась улыбаться, выслушивая поздравления служанок.

Перед тем, как снова войти в гостиную, она пару раз глубоко вздохнула, оправила платье, провела рукой по волосам.

Она знала, что не слишком красива. Сильной стороной ее внешности была осанка, тонкость сложения, большие, темные глаза.

Решительно открыв дверь, она вошла с дрожащей на губах улыбкой.

Улыбка тут же исчезла с ее лица, стоило ей услышать слова Доминика, адресованные Микаелу, когда оба они стояли на коленях перед вертящейся от восторга собакой.

— А Вы гораздо выше и грязнее, чем дядя Анри, папа.

«Боже мой, — подумала Анетта, — он не должен был называть имя Анри! Тем более, сейчас!»

— Я вижу, вы уже познакомились, — торопливо произнесла она. — Сейчас принесут еду… может быть, ты хочешь помыться и переодеться, Микаел…

Уфф, как непривычно ей было произносить это имя! Ей трудно было усвоить шведское произношение, с ударением на первый слог и двумя другими безударными. Ей хотелось сказать «Микель», по-французски, или, еще лучше, «Мишель».

Он встал — такой высокий, мужественный, одичавший.

Анетте было трудно собраться с мыслями, отвлечься от этого нового впечатления.

— Доминик, тебе тоже надо помыть руки, ты гладил собаку…

Мальчик тут же подчинился.

— Мне не во что переодеться, Анетта, — тихо сказал Микаел.

— О! Да, да… Тогда я не знаю… Здесь ничего нет… Придется купить тебе новую одежду. В Мёрбю есть…

Она запнулась.

— Но я все же вымоюсь, — сказал он, видя ее смущение, — ты позволишь мне поесть в этой одежде?

— Конечно же! Я сейчас распоряжусь!

Она снова пошла на кухню, тем самым дав ему возможность привести себя в порядок.

Доминик помог ему почистить одежду. За обедом никто из взрослых не сказал ни слова мальчику, кормящему у стола собаку. Анетта молчала из страха, что Микаел подумает, будто она хочет избавиться от собаки. Он же не хотел нарушать едва установившийся контакт с сыном.

Доминик был сообразительным ребенком, это сразу бросалось в глаза. Микаела отчасти раздражало то, что Анетта так носится с ними, хотя сам мальчик воспринимал эту чрезмерную заботу спокойно.

Посредником между всеми тремя стала собака. Доминик торжествующе смеялся и щебетал, когда щенок брал пищу у него из рук.

Но Микаел не раз ловил на себе испытывающий взгляд сына. Эти желтые глаза! Откуда взялся этот поразительный цвет? И какие они… проницательные! Нет, это слово не подходит. Ищущие! Да, именно. Но что они искали?

Микаел так устал! Только теперь, когда его странствия закончились, он почувствовал, как он измотался. Психическая перегрузка просто валила его с ног.

Ему было трудно на чем-то сосредоточиться. Отвечать на вопросы стоило ему большого умственного напряжения, его руки бесцельно двигались по столу, тело было налито свинцом.

— Папа устал, — сказал Доминик.

Анетта прервала