не мучился, а с другой ему всерьез захотелось чтобы он выжил, потому что он ему неожиданно по-настоящему понравился.

Хишен пребывал в мрачном расположении духа. В просторной комнате, которую он именовал "кабинетом", сидя за широким столом, на котором стояло несколько разнокалиберных пузатых бутылок, широкое блюдо с кусками вяленого мяса, пара гладких человеческих черепов со срезанным теменем, исполняющими роль чаш, один с бодрящей жевательной смесью из стой-травы, другой с драгоценной чуть мерцающей "алмазной пылью" — убийственным наркотиком, лежал обрубок перекушенной Китом сабли, боевой топор и какие-то тряпки, он занимался тем что бросал пару игральных костей, затем отсчитывал из колоды карты по выпавшему количеству на костях и последнюю открывал.

— Всё время пики, — сообщил он и затем, уставившись в замершего перед ним Ронберга тяжелым взглядом, поинтересовался: — Ты где это шляешься по ночам, старый хер?

"Как сговорились", неприязненно, но с усмешкой подумал Ронберг.

— Ходил о душе подумать. В одиночестве.

Хишен недобро глядел на своего бриода. Мивар явно успел потребить немало содержимого стоявших рядом бутылок, но Ронберг давно уже знал, что Хишен, сколько бы не влил в себя алкоголя, практически никогда не пьянел. И потому не боялся, что тот по пьяной лавочке рассвирепеет и казнит его прямо в этом кабинете, только потому что ему что-то не понравилось. Нет, Хишен не таков, он всегда понимает что делает и зачем. И всё же вид повелителя Гроанбурга немного встревожил бриода. Мивар сидел голый по пояс и его грудь и живот были туго замотаны плотными тряпицами пропитанными какой-то зеленоватой мазью. Из под тряпиц виднелись жуткие багрово-синие кровоподтеки, кое-где сверкающие стеклянным блеском. Видимо мивар втирал "алмазную пыль" в тело чтобы унять боль. Обычно пухлое круглое лицо Хишена несколько осунулось, маленькие глаза казалось еще глубже погрузились в глазницы, под которыми залегли тени, а на голове по бокам проступила чахлая поросль, обычно тщательно выбриваемая.

— Какой ещё душе? Нет у нас никаких душ. Совсем что ли на старости лет спятил? Или баки забиваешь? Опять пики. Что это за херня такая! Пики это к смерти что ли?

Хишен глядел на Ронберга и тот понял, что мивар ждет ответа. Старый бриод пожал плечами:

— Да окстись, Голова, какой смерти. Пики это ж вроде мечи, оружие. Тогда уж к войне. Да и вообще все эти карточные гадания бабий трёп.

Хишен отбросил карты и пытливо воззрился на Ронберга.

— Брешешь ты, Старый, всё. Как блядун церковный. Вижу по твоей хитрой морде задумал что-то. Свинью мне готовишь или просто умыкнуться хочешь?

У Ронберга ёкнуло сердце, но внешне он остался спокоен. Погладив бороду, он сказал:

— Да что ты мелешь, Голова. Мне ли в такие игры играть, когда бесы на том свете уже котел с моим именем на огне разогревают. Во двор я заходил, Сойвина видел, жаль его стало. Я воды ему дал. И придушить хотел, чтоб не мучился, да тебя черта лысого побоялся.

Хишен внимательно смотрел на своего бриода.

— Считаешь меня чудовищем?

Ронберг поглядел в сторону и пробормотал:

— Все мы тут не ангелы, отродья пигритовы.

Хишен помолчал и спросил:

— Ты слышал о восстании дэфоров?

— Слышал, конечно, — немного удивившись такому повороту в разговоре, ответил Ронберг. — В Сайтоне лет тридцать назад бунтовали против власти, жаловались горемычные, что дрочат их все кому не лень и по старой вере отцов жить запрещают. Целую провинцию, забыл название, под себя подмяли, хотели от Сайтоны отделиться. Да не вышло у них ничего, залили доблестные сайтонцы ту провинцию кровью по самые небеса, а бунтовщиков, те что в битвах не полегли, потом еще несколько месяцев пытали по городам и весям в назидании прочим и на потеху толпе.

— Тесалия, — задумчиво проговорил мивар. — Хорошее место, плодородное, холмы, озёра, живи и радуйся.

— Так ты был там. — Ронберг с удивлением глядел на Хишена. В ту пору ему едва ли исполнилось 15–16 лет и тем не менее будущий безжалостный главарь гроанбургской шайки уже махал саблей, истребляя несчастных дэфоров. Старому бриоду стало слегка не по себе. Сидевший перед ним человек оказывается заливал землю кровью чуть ли не с самого отрочества. Ронберг как и многие был наслышан о зверствах творимых сайтонцами над дэфорами, но раньше ему как-то не доводилось встречать никого из тех кто непосредственно творил эти ужасы. Не то чтобы его это потрясло и всё же немного взволновало.

— Вначале они вырезали всех подчистую, стариков, детей, баб, — всё так же задумчиво продолжал Хишен. — Младенцев нанизывали на копья как бусины и носили как знамена. Девок всех насиловали, пока желание оставалось, а потом пихали им во все дырки что не попадя, кулаки, дубинки, бутылки, кнуты, рукоятки топоров, всяких ползучих гадов и ржали как безумные, пока те выли, дергались и извивались в судорогах. А мужиков вкапывали в землю по голову, десятками и даже сотнями, целое поле голов. А потом устраивали дикие скачки по этим полям, раскалывая головы как тыквы. На тех кто оставался жив срали и мочились, напускали на них голодных собак и крыс, мазали их патокой, приманивая на них огневых муравьев, каменных пауков и жуков-резунов, которые забирались в головы, неспешно так выгрызая себе в них норки. Ещё сайтонцам нравилась забава, которую они прозвали "драконья голова". Дэфору вливали в горло горючую смолу и поджигали. Дэфор катался по земле, мотал головой, а пламя изнутри выжигало ему череп. Очень это их веселило

Ронберг, не веря своим ушам, глядел на Хишена, до бриода постепенно доходило, что мивар был вовсе не одним из сайтонских карателей.

— Но потом милосердный король Сайтоны, Ленишан Благословенный, приказал прекратить резню, ибо людям, даже таким подлым как дэфоры, всё же можно найти лучшее применение. Теперь из всех пленённых выбирали каждого третьего, а потом каждого пятого, для показательных пыток и казней. А остальных отправляли на рудники, каменоломни и плантации. Меня выбрали, когда уже отбирали каждого пятого. Не повезло мне, — Хишен усмехнулся, — хотя думаю сайтонский капрал специально поставил меня 15-ым, я плевал в его рожу при каждом удобном случае. Наказаниями вероотступников у них занималось Святое воинство, монастырские задроты, не знавшие в жизни ни вина, ни женщин и окончательно обезумевшие от тоски и церковных служб. Меня пытал "святой воин" по имени Гамрилон. У него были черные зубы и гниющий нос, да к тому же он был хромой. Так что вымещать злобу ему было за что. — Хишен снова усмехнулся. — Но по части пыток он был мастер. Я изведал и дыбу, и каменных пауков, и "дамский сапог",