— ГГГГГГГГГГГГ! — проревел голос, и я увидел, как Лавкрафт задумчиво прищурился, глядя вверх. — ГГГГГГГГГГГГ!

— Эд-вар-ди-ус! — крикнул Лавкрафт, затем повернулся ко мне, слегка раздражённо пожав плечами. — Оно не может произнести ваше имя. Представьте, как трудно его голосовому аппарату освоить наш язык.

Вытянутые конечности существа начали медленно, очень зловеще изгибаться вниз, и я невольно съёжился. Затем они опустились ещё ниже, все эти разные хвататели, захваты, присоски и кусачие зубы — тысячи их приближались всё ближе и ближе, и по мере того, как они плавно и неизбежно двигались, моя ужасная догадка медленно превращалась в уверенность.

— Оно тянется ко мне, не так ли? — спросил я сначала спокойно, а затем повторил с тревогой. — Оно тянется ко мне, не так ли?

— Не паникуйте, не паникуйте, — прошептал Лавкрафт мне на ухо, а затем снова крикнул вверх: — Эд-вар-ди-ус, он мой друг — Эд-вар-ди-ус!

— ГГГГГГГГГ-ФФФФФФФФ, — проревел голос с неба, и могучий круг камней, казалось, задрожал от этого звука.

Лицо Лавкрафта внезапно побледнело, затем покраснело, а затем его глаза расширились в абсолютном изумлении.

— Боже мой, кажется, я наконец понял, что означает та строфа в «Людях Монолита» Джеффри, — сказал он себе, а затем повернулся ко мне. — Какое сегодня число, Эдвардиус?

— Пятнадцатое сентября.

— Ага, — сказал он, — я так и думал. Не волнуйтесь, мой мальчик, вы в полной безопасности.

Затем Лавкрафт с застенчивой тоской посмотрел на монстра, что совершенно не сочеталось с его костлявым лицом с острова Пасхи.

— Это действительно необычайно трогательно, — сказал он.

Затем Лавкрафт повернулся ко мне и указал наверх.

— Оно прекрасно, не так ли? — спросил он.

— Да, — ответил я, успокоенный его поведением. — Прекрасно. Кларкаш-Тон ошибается насчёт них.

— Он ничего не может с этим поделать; такой уж у него характер. Вы должны простить его.

— ГГГГГГГГГ ФФФФФФФФ ЛЛЛЛЛЛЛЛ — прогремел голос, и камни вокруг нас закачались.

Лавкрафт убрал руку с моего плеча и сделал пару шагов вперёд, затем лёгким прыжком, выполненным с лёгкостью и неосознанной грацией маленького мальчика, он запрыгнул жертвенный камень.

— Я здесь, — крикнул он своим тонким голосом, глядя на монстра в небе. — Я здесь!

— ГГГГГГГГГ ФФФФФФФФ ЛЛЛЛЛЛЛЛ, — снова прогремел голос, — ОО — ОО — ОО — ОТЕЦ! ОТЕЦ!

Лавкрафт стоял спокойно, глядя широко раскрытыми глазами на огромную массу, нависающую над ним, на щупальца, когти и странно соединенные пальцы, тянущиеся к нему. Один из монолитов, вырванный с корнем вездесущим ревом, с грохотом упал позади Лавкрафта, промахнувшись всего на несколько дюймов, но он даже не заметил этого.

— ОО — ОТЕЦ! — снова прогремел голос, когда все эти странные, ужасные конечности нежно обхватили Лавкрафта, каждая в соответствии со своей причудливой анатомией, и вместе они осторожно подняли его с земли, а он не сопротивлялся в их объятиях. Лавкрафт смотрел вверх, в огромный глаз существа, что поднимало его всё выше и выше. И когда я в последний раз посмотрел на Г.Ф.Л., выражение его худого, вытянутого лица было странным, сверхъестественным, любящим; он был как младенец в своей кроватке.

***

Когда я вернулся, дверь дома была открыта, и Смит стоял прямо на пороге, держа в руках два бокала вина и наблюдая за мной без малейшего видимого удивления.

— Как странно, — сказал он, — я абсолютно точно знал, что вернётесь вы, а не Говард. Даже не знаю, почему. Конечно, такая возможность никогда не приходила мне в голову в случаях с другими людьми. Возможно, это из-за тех цитат из «Пнакотических рукописей», Лавкрафт часто повторял их в последнее время.

— Сегодня годовщина «Ужаса в Данвиче», — сказал я. — Это день, когда брат Уилбура Уэйтли наконец-то вернулся домой.

Смит задумчиво посмотрел на меня.

— Но в конце концов, жертвоприношение всё равно состоялось, — сказал он, — и оно сработало. В этом нет никаких сомнений. Вы изменились.

В этот момент я впервые осознал, что я стал чувствовать себя иначе, чем когда-либо. Во мне возникло какое-то сияние, какая-то сила. Очень глубокая сила, которая мне понравилась.

— Мы всегда пьём после жертвоприношений, — сказал Смит, протягивая мне один из бокалов. — Это стало традицией.

Мы чокнулись бокалами, и они издали волшебный звон. Смит быстро опустошил свой бокал, пока я сделал только один глоток. Конечно, это было вино «Амонтильядо».

— Я приготовлю ужин, когда вы проголодаетесь, — сказал Смит.

С того дня ни я, ни он не испытывал ни малейшей потребности в каком-либо обсуждении или соглашении. Кларкаш-Тон по-прежнему остаётся пономарём, я занял должность колдуна, и мы совершали жертвоприношения почти без затруднений; похоже, что недостатка в жертвах не предвидится. Нам хватило бы и высокомерных критиков. Признаюсь, я был поражён, увидев, как происходят жертвоприношения, как разрываются и плавятся тела, всё это имеет мало сходства с благоговейным вознесением Г.Ф.Л.

В тот первый вечер, однако, Смит незаметно исчез в направлении кухни, по пути наливая себе очередной бокал вина, а я спокойно направился в библиотеку. Вскоре я уже стоял в тайной комнате, протягивая руку к тёмному корешку «Некрономикона»; я заметил его ещё раньше, но не осмеливался упомянуть. Моя рука всё еще находилась в нескольких дюймах от полки, когда книга зашевелилась, как проснувшаяся кошка, и сама скользнула в мои пальцы, мягко устроившись в них, подобно птице в своём гнезде.

Обложка книги была изготовлена из какой-то чёрной шкуры с длинными густыми волосами, и после того, как я подержал «Некрономикон» пару минут, я заметил, что некоторые из длинных прядей волос ласково обвились вокруг моих пальцев. Они всё еще делают это каждый раз, когда я беру в руки книгу, и иногда они держат мои пальцы очень крепко. Особенно когда я читаю заклинания.

Послесловие автора

Когда я был ребёнком, и клетки моего мозга были ещё более мягкими и податливыми, чем сейчас, вместе с родителями я приехал во Флориду, и в пыльной аптеке Ки-Уэста я купил сборник рассказов Лавкрафта «Странная тень над Иннсмутом» издательства «Bart House».

Эта книга всё ещё у меня. Я бережно храню её в пластиковом пакете, хотя она далеко не в идеальном состоянии. Её обложка выцветшая и грязная, с загнутыми нижними углами; на страницах много пятен и моих детских рисунков, и, что хуже всего, в книгу вклеен рисунок мыши. В 12 лет я пытался убедить себя, что это крыса, а книга — сам «Некрономикон».

Я уверен, что многие знатоки Лавкрафта посмеялись бы над этим, и я им полностью сочувствую, но для меня это, безусловно, самый ценный предмет в моей коллекции Лавкрафта, даже более ценный, чем моё