Давид внимательно смотрел на снежное одеяло, которое тянулось до самого горизонта, внимательно разглядывая разбросанные точки фермерских зданий. Из труб некоторых взвивались спирали дыма – на этих фермах все еще жили, потому что немцам нужен был урожай.

– Немцы утверждают, что нет никаких еврейских фермеров, что мы все портные и ювелиры. Но мой отец был фермером. Он любил землю. Он любил животных. Он экономил каждую копейку и посылал мне деньги в Краковский университет. Я собирался заняться математикой.

Чуть надавив на бока лошади пятками, Давид заставил кобылу двинуться вперед. Они быстро проехали заснеженные поля, шум копыт лошади заглушал выпавший снег. Леокадия крепко держалась за юношу и внимательно искала глазами, нет ли поблизости немецких патрулей. Через несколько минут оба незаметно добрались до развалин фермы Риша. Давид соскочил с лошади и помог Леокадии спрыгнуть на землю, обняв ее руками за узкую талию.

– Я хочу взглянуть.

Она понимающе кивнула. Сумерки быстро переходили в фиолетовую ночь, и оба молча брели по снегу. Они некоторое время постояли, не говоря ни слова, у почерневшего фундамента дома. Давид опустил голову и сжал кулаки. Леокадия внимательно следила за ним и всем сердцем сочувствовала ему. Их окутала ночь, превратив зимний пейзаж в фантастическое зрелище с заснеженными деревьями и хрустальными звездами. Оба подошли к кобыле, взглянули друг на друга и почувствовали, как на них надвигается тишина. Лошадь фыркнула и начала бить копытом, животному стало холодно и неспокойно. Подняв руку, Давид ласково погладил широкие бока лошади и что-то пробормотал на идиш.

– Что ты сказал? – спросила Леокадия.

– Я сказал, что не заставлю ее ехать назад. Нам придется остаться здесь. Хотя бы на некоторое время.

– Хорошо.

Взяв вожжи, Давид повел лошадь к ветхому амбару, в котором со свистом гулял жестокий ветер, врывавшийся через сломанные доски. Внутри он нашел немного заплесневелого сена и несколько джутовых мешков в одном углу.

– Мы можем укрыться здесь, а лошадь пока поест. Здесь даже найдется кое-что для разведения костра…

Какое-то белое существо мигом вынырнуло из-под сена и проскочило у мимо них.

– Что это? – прошептала напуганная Леокадия. Давид смотрел вслед этому существу, затем расплылся в улыбке.

– Утка! Нет, не утка. Целый ужин!

Спустя мгновение он сорвался с места и побежал за птицей, рисуя сумасшедший зигзагообразный узор на снегу. Леокадия смеялась, видя, как Давид высоко подпрыгивает и ныряет, поднимая снежную пыль. Когда Давид перевернулся и сел, на его лице светилась улыбка – он схватил утку за шею.

– У нас будет ужин! – воскликнул он.

– Дай ее мне! – Леокадия взяла у него придушенную утку и вытащила нож из чехла, висевшего у нее на поясе. – Разведи огонь. А я займусь остальным.

Давид без труда вырыл ямку в полу амбара, обложил ее камнями, которые достал из-под снега. Затем он сорвал несколько досок с одной стены амбара, расщепил их и поднес спичку к самым сухим щепкам. Выложив дно ямки небольшими камешками и подбрасывая на них сено и палки, Давид развел вполне приличный костер.

Поражаясь тому, как прекрасно Леокадия управилась с уткой, Давид пронзил птицу длинной прямой палкой и закрепил ее над огнем.

– Скоро будем есть, – проговорил он. Затем повернулся к ней и улыбнулся. – Ты так здорово все сделала.

– Когда началась война, я была городской барышней, – сказала она, садясь рядом с ним на джутовый мешок. – Но за последние два года я научилась делать такие вещи, о каких раньше и не думала.

Давид уставился на нее. Он был готов задать ей тысячу вопросов, но промолчал.

Леокадия улыбалась почти робко.

– Но это дается нелегко. Женщине всегда трудно.

– Что придает тебе силы? – тихо спросил он.

– Надежда, что я когда-нибудь найду своего мужа. Я уверена, что его отправили на Восточный фронт. Туда отправляют всех призывников. А там… – она тяжело вздохнула. – Да, кто знает, что там с ним может случиться.

– Это произошло два года назад?

– Да.

Давид возился с палкой, поворачивая утку и мешая угли, чтобы прибавить огня. Затем он снова посмотрел на Леокадию.

– Ты ведь знаешь, что придает мне силы, правда?

– Да, – прошептала она.

– Знаешь, Леокадия, – сказал он, безрадостно рассмеявшись, – война – странная штука. В самом деле, я не был сионистом до того, как она началась. Но затем я увидел, что немцы делают с моим народом, и это изменило меня. Авраам и я, понимаешь, мы не всегда были такими, как сейчас.

– Я это понимаю.

– На самом деле я борюсь не с неевреями, хотя именно так считают Брунек и остальные. Если честно, то я только защищаю свой народ. Это понятно?

Она пожала плечами.

– В конце концов, это то же самое. Неважно, что движет нами, мы все просто сражаемся. Мною движут другие соображения, но средства у нас одни и те же. А сейчас это самое главное.

– Наверно, это так.

– Знаешь, это случилось первый раз.

Он хмуро посмотрел на нее.

– Что случилось первый раз?

– Ты первый раз назвал меня по имени.

Давид долго и удивленно смотрел ей в глаза.

Затем почти нехотя сказал:

– Это было нетрудно. У тебя такое красивое имя.

– Давид, мы должны сочувствовать друг другу.

Он уставился на свои руки, его лицо исказилось от сомнений. Когда он заговорил, слова ему давались почти через силу.

– Леокадия, в моем сердце не осталось места сочувствию. И я знаю, что в твоем тоже. В некотором смысле мы похожи. Мы живем лишь для одного – чтобы сражаться.

– Да, я знаю.

Он посмотрел на нее, в его глазах читалось полное смятение.

– Ты ведь знаешь, почему я должен остановить эти страшные поезда, правда?

– Да.

– На одном из таких поездов увезли моих родителей. Я не смог спасти их, но я могу спасти других.

– Я знаю.

Глядя на юношу, молодая женщина вдруг почувствовала, что она на семь лет старше его, и еще она подумала: «Мы из столь разных миров…»

Когда молчание стало невыносимым, Давид поднялся и оглядел амбар.

– Нам придется соорудить пару коек. Ты можешь взять джутовые мешки и спать у огня. Я устроюсь в углу, там осталось достаточно сена…

Леокадия вдруг вскочила на ноги, встала рядом с ним и покачала головой.

– Что случилось?