— Жвачку?.. — добавил почему-то Саня.

— Не, это не привозят. Только то, что при советской власти было… Ребята тутошние и не знают про жвачку-то…

Женя и Том уже оба стояли с приоткрытым ртом, как на иллюстрациях в книжке для малышей.

А Мячик в этот разговор не встревал и даже скорей всего его не слышал, потому что тем временем нашел общий язык с мальчишкой. У того не сходил с физиономии жгучий интерес к невиданным гостям. Но Мячика он особо выделил, потащил обратно к своему дому, вынес к калитке крынку парного молока утренней дойки, и теперь тот пил, запрокинув голову и явно наслаждаясь. Городского «нормализованного» молока Мячик не признавал: считал его обратом — тем полностью обезжиренным молоком из-под сепаратора, которым поят телят.

— Так что — тут никто не знает, что ли, что советская власть лет десять как спеклась? Или только старушка эта чумная? — спросил Леша.

— А откуда? Телевизоры они все поразбивали, приемники отняли. Про мобильники тут и не слышал никто…

— А газетку-то эту кто выпускает? Что Брежнев жив-здоров и в Афгане с американцами воюем?

— В городе журналюги нашлись. Он им платит как следует, они и пишут чего ему надо. Дома у одного и делают — теперь ведь типографии не нужны, на компьютере все сделать можно, — проявил часовой понимание новой реальности. — Газета в одном экземпляре выходит — больше-то ему не надо, только на стенд повесить.

Все трое помолчали. Леша с Саней переваривали информацию.

— А как хозяина-то зовут? Фамилия есть у него?

— Есть, наверно. Только я не знаю. Ни к чему мне. Хозяин и Хозяин. Он у них секретарем поселкома считается. А раньше секретарем райкома здесь был. Коммуняка.

— А с каких пор тут связь-то с внешним миром порвали?

— Да с 1988-го или 1989-го… Про Ельцина уже не слышали. Знают только, что дерьмократы все хотели у народа отнять, а Брежнев не дал…

— И ты эту дурь с оружием в руках поддерживаешь? — Саня взглянул на бывшего однополчанина с нескрываемым отвращением.

— У меня на то причина есть, — с неожиданной твердостью ответил часовой.

— Ну что, Калуга? — спросил Саня. — Брать будем?

— Другой вариант не просматривается, — медленно и задумчиво произнес Леша.

— Вы что, мужики? Положат они вас, — жалобно сказал часовой. — Уезжайте, говорю. Мне и так плохо придется — след-то вы оставили… Уезжайте! Они в Англию наркоту посылают. Тут такие деньги крутятся — они за них глотку вырвут.

— Ничего, у нас глотки крепкие, — хохотнул Саня. — Небось не вырвут.

— Вперед мы у них когти вырвем, — так же медленно сказал Леша. — И вместе с лапками. Ты вот что, сержант, — ты все-таки введи нас в курс дела напоследок, перед боем…

При этих словах часовой вздрогнул, будто его ударило током, а у Тома сладко защемило в груди, тем более что смысл кликухи Харон — перевозчик мертвых — образованный Том, в отличие от Сани, Леши и часового, хорошо понял.

— Что у тебя за причина? Ты ж боец был стоющий, — (Том механически отметил это Лешино отчетливое стоющий, через ю), — мы с Саней тебя помним. Почему с такой мразью связался? Что тебя сюда кинуло-то?

— А то, мужики, — болезненно морщась, заговорил часовой, — что у меня сестра на руках — церебральный паралич с рождения. Руки-ноги, считай, не действуют. Родители умерли. Куда я с ней? А он ее в больницу хорошую поместил, в санаторий министерства обороны Украины в Евпаторию каждый год посылает — это с условием, чтоб я у него работал и язык за зубами держал.

Часовой помолчал.

— А когда я на первых еще порах рыпнулся, хотел вырваться от них — сказал, что меня не тронет, а ее — прикончит. Понятно? Ему это — семечки. А Харону — тем более.

Теперь молчали его однополчане.

— Причина серьезная, — сказал наконец Саня. — Но это дело порешать можно. Правда, Калуга?

Леша мотнул головой утвердительно.

— Как вы его порешаете? — вздохнул часовой.

— Разведка зря не болтает — забыл, что ли?

И лицо часового впервые просветлело.

Видно стало, что в этот решительный миг он вдруг поверил своим давним однополчанам (сколько лет минуло? Пятнадцать, не меньше). И показалось ему, что его безрадостную жизнь еще можно переменить.

— Значит, говоришь, в городе все схвачено?

— Все, — убежденно сказал часовой и даже руки прижал к груди. — Все, братишки, честно вам говорю! Они и двух часов в милиции не пробудут — выпустят их. А там у них кодла — нагонят вас и пришьют…

— Ну что ж, — с непонятным облегчением сказал Леша. — Обстановка ясна. Тут выбора тем более нет. Кроме нас эту наркокартель-канитель кончать некому. Так, что ли, Санек?

— Похоже, так, — готовно отозвался тот.

— Вы что, мужики, убивать их будете? А потом за них же сядем? — испуганно спросил часовой.

— Утри слезы, сержант. Мы не расстрельная команда. Хотя пустить этих двоих в расход я вообще-то не отказался бы. Но так и быть, возьмем живыми. Используя фактор неожиданности.

— А денем-то куда? Я ж вам нарисовал картинку!

— Найдем куда деть. Ты, Сань, помнишь ведь, кто в Омске на округе? — непонятно спросил Леша.

— Ато!..

— Ну, в общем, хватит лясы точить. Готовим операцию. — Леша взглянул на командирские часы на руке. На них было четыре двадцать. — По твоему раскладу, сержант, полчаса осталось?

Часовой мотнул головой.

— Они всегда точно подъезжают. Пока все спят еще.

— Как раз хватит, — Леша повернулся к Жене и Тому. — Все — в машину. Сейчас вас Саня оттянет в тыл — в тот вон переулок. Из машины — ни шагу! Услышите стрельбу — тут же падайте на пол, под сиденья. Уместитесь как-нибудь. Головы не подымать! Мячику своему голову пригинайте.

Литературным языком Леша владел хуже, чем рулем и Калашниковым.

И тут же пообещал:

— Вообще-то стрельбы не ожидается. Это я так, к слову — мало ли…

Вслед за Саней Том с Женей побежали к «Волге». Мячика еле оторвали от огромного лохматого черного пса. Тот в блаженстве лежал перед ним на спине, болтая всеми четырьмя полусогнутыми лапами, а Мячик чесал ему фиолетовое голое брюхо, что-то приговаривая. Он мог приворожить любого пса, от маленькой шавки до кавказской овчарки-волкодава.

Саня отрулил машину далеко вглубь заросшего травой переулка — приняв во внимание не только соображения безопасности, но и дальность полета звуков нецензурной речи. Неизвестно, как насчет стрельбы, но в том, что в предстоящей схватке такая речь прозвучит, причем на самой высокой ноте, он не сомневался.