— Прости меня, пожалуйста. Ты не заметила, как я вошла, и потому испугалась.

Я села на другой край дивана. Мерилл сжалась в комок, будто я собиралась отнять у нее альбом. Рисовать она перестала. На телевизор не обращала внимания. Я попробовала следить за пьесой, но совершенно не понимала смысла разыгрываемого представления.

— Пришла болтать со мной? — угрюмо спросила Мерилл.

Я была бы рада поболтать с нею. Разговаривать для меня привычнее, чем смотреть движущиеся картинки. Мне очень хотелось поближе познакомиться с сестрой Джека. И в то же время я не собиралась становиться для нее сосудом, куда можно безнаказанно выплескивать свое дурное настроение. Если она показывала характер, я имела полное право показать свой.

— Не обольщайся, — сказала я. Этой фразе я научилась от Джека. — Твоя мама вынудила меня пойти сюда, чтобы они с Джеком смогли поговорить обо мне.

— В самом деле? — Мерилл почти улыбнулась. — Мамочка это любит. Никогда не скажет людям в глаза то, что о них думает. Она для этого слишком воспитанная. А за твоей спиной разберет тебя по всем косточкам.

— Я знаю достаточно людей, которые поступают схожим образом, — сказала я.

Мерилл не ответила. Она снова раскрыла альбом, но теперь села так, чтобы я не видела, что она рисует.

Мне оставалось лишь смотреть телевизионное повествование о двух юношах и девушке. Они хотели стать теми, кого называли странным словом «ниндзя». Мне понравились красивые розовые волосы девушки. У нас в Эфразии не было никого с розовыми волосами. Я не знала, кто такие ниндзя, а спрашивать у Мерилл не решалась. Некоторые сцены были смешными, и я смеялась.

Мерилл поднимала на меня глаза и тут же снова возвращалась к своему рисунку. После нескольких всплесков моего смеха она удостоила меня вопросом:

— Ты что, любишь аниме?

Вопрос я посчитала разрешением взглянуть на нее. Всем своим видом я показала, что не понимаю последнего слова.

— Ну, аниме, — повторила она. — Японские мультики.

Я покачала головой. Слова «мультики» я тоже не знала, но сказала:

— Я их никогда не видела.

— А сейчас ты что смотришь?

— Понятно. Благодарю.

Девушка с розовыми волосами жестоко с кем-то сражалась. Ее звали Сакура.

— А мне нравится Сакура. Она обязательно станет воином, как и те юноши. Правда, она чем-то похожа на судью Джуди?

— Судью Джуди?

— Не обращай внимания, — улыбнулась я.

— Мне тоже нравится Сакура, — сообщила Мерилл.

Она вернулась к рисованию, уже не столь угрюмая, как прежде. Телевизионная пьеса с движущимися картинками окончилась, и тут же началась другая. Мерилл была целиком поглощена рисованием. Джек и его мать говорили достаточно громко, но звук телевизора мешал расслышать их слова. Я подавила зевок. Глаза начали закрываться. Если Мерилл не будет со мной говорить, я просто усну.

Она молчала. Тогда я сказала сама:

— Извини, что без разрешения посмотрела на твой рисунок.

Мерилл провела несколько штрихов, потом небрежно бросила мне:

— Проехали.

— Ты знаешь, у себя на родине я тоже рисовала. У меня был учитель — итальянский художник Карло Маратти.

— Решила хвастануть? — с прежней угрюмостью спросила Мерилл.

— Мне нечем хвастать. У меня не было способностей к рисованию. Синьор Маратти очень сердился на меня. Наконец он сказал моему отцу, что больше не желает тратить на меня свое драгоценное время, и вернулся к себе в Италию.

Мерилл засмеялась.

— Представляю, как ты его достала!

— Ты права, Мерилл. Синьор Маратти говорил мне то же самое. Правда, в иных выражениях. Но я не сердилась на него. А у тебя — талант. Мне бы так никогда не нарисовать.

Она повернула альбом, и теперь я видела часть рисунка. Но намеренно на него не глядела. Вместо этого я указала на окошко телевизора:

— Какие красивые розовые волосы. У вас много женщин с розовыми волосами?

Тогда Мерилл подвинула альбом едва ли мне не под нос.

— Рисунок — так себе. Я еще могу нарисовать людей, разные предметы. А вот с фоном торможу. Даже дурацкое небо не нарисовать.

Я оторвалась от телевизора.

— Можно взглянуть?

Мерилл подала мне альбом. И в самом деле: русалка и морские животные были очень живыми, а небо напоминало скомканную простыню.

— Я понимаю, о чем ты говоришь. И все равно твой рисунок меня удивляет. Ты изучала понятие о негативном пространстве?

— По правде говоря, я самоучка. Отец считает мое рисование дурью, на которую не стоит тратить деньги. А что такое негативное пространство?

— Синьор Маратти говорил, что это фон рисунка, а также пространство между отдельными предметами и вокруг них. Он постоянно твердил мне: предметы располагаются на фоне чего-то, поэтому прежде всего нужно изобразить фон. Иначе потом он будет выглядеть неправдоподобным.

— А-а, так я тоже до этого доперла. Я пробовала сначала нарисовать небо. Все равно плохо получалось.

Я села ближе.

— Ты, скорее всего, вначале рисовала пустое небо, а потом на его фоне располагала другие детали рисунка. А синьор Маратти учил меня по-другому. Можно, я покажу?

Мерилл подала мне альбом. Я нашла чистую страницу и попыталась нарисовать небо вокруг контура летящей птицы.

— Я знаю, что рисую плохо, но смысл, надеюсь, донесла.

Мерилл попыталась сделать то же самое. Я одобрительно кивала, не позволяя себе покровительственных слов или жестов. В ее возрасте меня опекали все подряд, и меня это очень злило. Но Мерилл нравилось, что я всерьез заинтересовалась ее рисунками. Наконец она нарисовала птицу, окруженную небом. И птица, и небо получились гораздо лучше, чем у меня. А главное — небо теперь не выглядело «простыней».

— Ухты! — воскликнула Мерилл. — Невероятно, но так действительно лучше.

В это время в комнату вошли Джек и его мать.

— Талия, боюсь, у моей мамы не самые лучшие новости для тебя, — сказал Джек.

— Постой, Джек, — перебила его мать. — Мерилл, это сейчас твои слова я слышала за дверью?

— Да, а что?

— И это твой альбом?

Мать Джека потянулась за альбомом, но ее дочь спрятала альбом у себя за спиной.

— Мерилл, значит, ты позволила этой... этой... девушке...

— Ее зовут Талия, — напомнил матери Джек.

— Ты позволила Талии смотреть твои рисунки?

Мерилл зажала альбом между спиной и спинкой дивана.

— А чего такого? Она училась у итальянского художника. Правда, круто?