в подполье он возглавлял одну из партийных ячеек в городе Владивостоке, став секретарём шкотовского РК ВКП(б), сохранил ту же принципиальность и непоколебимость в решении партийных вопросов, которая отличала его и во время работы в подполье. Он лично знал и Сергея Лазо, и Костю Пшеничного, и многих других коммунистов, прославивших приморское партийное подполье. Ему уже было далеко за 30, но он ещё не был женат – не успел, как он говорил.

В самом деле, Германский фронт, где он вступил в ряды большевиков, Февральская и Октябрьская революции, затем Гражданская война и, наконец, Дальневосточное подполье, – всё это для личной жизни активного коммуниста оставляло мало времени. В данный момент в райкоме ходили упорные слухи, что этого богатыря, кажется, покорила тоненькая блондинка, учительница из деревни Кролевец, с которой Бовкун познакомился во время проведения учительских курсов в 1925 году в Шкотове.

Его заместитель по агитпропу – Владимир Иванович Костромин, бывший учитель, вступивший в партию ещё в 1920 году, партизанил в одном из отрядов Приморья и, хотя был моложе Бовкуна года на три, уже успел жениться. Костромин, такой же высокий, как и Бовкун, в то же время обладал стройной, почти юношеской фигурой. Его обращение с людьми и манеры имели какое-то особое изящество и утончённость. Речь его отличалась очень правильным построением и грамотностью. Его мелодичный голос вызывал невольную симпатию, и он пользовался большой популярностью, как оратор и докладчик.

Борис сблизился с этим человеком, пожалуй, больше, чем с кем-либо другим из работников райкома партии. Одним из поводов к сближению, как это ни покажется странным, послужили их одинаковые чувства к членам одной и той же семьи. В своё время Костромин учительствовал в селе Угловое, расположенном около станции Угольная, там же он выполнял и определённые партийные поручения от подпольного укома города Владивостока. Почти перед самым приходом советской власти в Угловое прибыла молоденькая учительница, в которую Костромин влюбился с первого взгляда, это была Людмила Пашкевич. Под его влиянием она вступила в комсомол. Очень скоро девушка проявила себя как активная комсомолка, но на его чувства не ответила: как мы уже знаем, предпочла ему другого – Дмитрия Сердеева, за которого и вышла замуж. Костромин с обиды и горя женился на учительнице этой же школы, довольно хорошей подруге Людмилы, которая, в свою очередь, уже давно питала к Костромину самые серьёзные чувства. Звали эту женщину Матрёна Ивановна, она тоже состояла в партии большевиков, и при переводе Костромина для работы в шкотовский райком, перевели и её, назначив на должность заведующей женотделом райкома. Этот семейный союз, образовавшись почти случайно, всё же оказался довольно удачным, и, хотя в глубине души Владимир продолжал сохранять свои чувства к Людмиле, а его жена серьёзно ревновала, в общем-то они жили довольно дружно.

Увидев как-то в райкоме ВЛКСМ Катю Пашкевич, похожую на свою старшую сестру, Костромин невольно обратил на неё внимание. Вскоре он понял, что эта девушка посещает чуть ли не ежедневно райком вовсе не из-за большой любви к комсомольской работе, чего у неё отнять, конечно, было нельзя, но что её влечёт туда и особый интерес к одному из работников райкома, а именно к Борису Алёшкину. Не представило для Костромина труда разглядеть и то, что этот последний буквально тает при встрече с Катей.

Как-то раз Костромин рассказал Борису о своей неудачной любви к Катиной сестре и с какой-то скрытой горечью советовал Борису быть в своих чувствах сдержаннее и осторожнее, говоря, что он отпугнул от себя Людмилу, может быть, именно тем, что с первых же шагов знакомства с ней, проникнувшись глубоким чувством, был слишком прямолинеен и настойчив.

Сейчас трудно судить, был ли он прав, но нам кажется, что, когда приходит взаимная любовь, то никакие проявления её, никакие страстные порывы не могут отпугнуть любящего человека, и, пожалуй, именно поэтому предостережения Костромина можно было сравнить лишь с маслом, подлитым в огонь.

С тех пор как Борис стал работать в райкоме ВЛКСМ, Катя почти перестала скрывать свой интерес и к его работе, и к нему самому. Почти всегда, когда они находились в селе, их можно было видеть вместе – в райкоме, в клубе и на собраниях, на всевозможных прогулках, совершаемых ими по окрестностям села, да даже и по самому Шкотову. Когда уже ни для кого не было тайной их взаимное влечение друг к другу, это не только не охладило пыл Бориной любви, а как будто разожгло его ещё сильнее.

Надо честно сказать, что несмотря на многократные его предложения о женитьбе и столь же постоянные отказы ему в этом со стороны Кати, их всё более близкие отношения заставили его предполагать, что холодная крепость постепенно сдаётся.

К его платоническим, чуть ли не обожествлявшим его Катю чувствам, всё чаще и чаще стало примешиваться страстное, почти непреодолимое желание обладать предметом своей любви. И среди многочисленных поцелуев, когда Катя упрямо продолжала твердить: «нет», «нет», «нет», – он постепенно стал замечать, что произносить это ей становится труднее и труднее.

Так, вместе с огромной общественной работой, лёгшей на плечи этих молодых людей, на их долю досталось и огромное счастье большого и глубокого чувства. И им надлежало со всем этим справиться так, чтобы не уронить себя в глазах своих сверстников, в глазах близких. Как ни сложно это было, у них получилось: ни одного нескромного, сального или оскорбительного намёка в свой адрес Борис и Катя никогда не услышали.

Поводом к их большему сближению послужило также и вмешательство старшей Катиной сестры Людмилы. Вскоре после начала службы Бориса в райкоме ВЛКСМ, она с мужем приехала в Шкотово в отпуск. Мы знаем, что ещё в Новонежине Борис сообщил её мужу Дмитрию Яковлевичу Сердееву о своём намерении жениться на Кате, а тот, конечно, рассказал об этом Миле, или, как её все почему-то до глубокой старости звали, Милочке.

Людмила Петровна относилась к Борису Алёшкину с первых дней знакомства с какой-то необъяснимой симпатией и, выслушав сообщение мужа, сразу же решила, что это будет самый подходящий муж для её сестры – конечно, не сейчас, а в будущем. Об этом она рассказала и родителям. Пётр Яковлевич отнёсся к этому делу довольно равнодушно, как, впрочем, и ко всему, что происходило в их семье. Мать же Кати, Акулина Григорьевна, была возмущена: наслушавшись всяких сплетен про Алёшкина, поставляемых в особенности семьёй Михайловых, она и думать не хотела о таком женихе. Но после того как Андрей вернулся из лесу, где