села области», — думал он по дороге. Но разговор в кабинете Тако зашел совсем о другом.

У окна стоял подполковник госбезопасности. Тако собрал со стола записи Матэ и сказал:

— Секретарям райкомов действительно приходится работать в очень трудных условиях.

Матэ взглянул на подполковника, потом перевел взгляд на Тако. Он понимал, что это только начало серьезного разговора. Стоял и ждал. Подойдя к Матэ, подполковник угостил его болгарскими сигаретами.

— Откуда вы знаете председателя сельсовета? — спросил он.

— На фронте он был моим ротным командиром, — ответил Матэ.

— А помимо этого?

— Больше я его не встречал.

— Понятно. Я хочу, однако, знать, как он вел себя на фронте, когда носил погоны капитана.

Матэ вспомнил, как они вместе с капитаном сидели в холодном бункере и тот спросил, что Матэ сделал бы с ним, если бы оказался на его месте.

— Могу сказать только, что вел он себя как порядочный человек.

Подполковник кивнул. Опустив голову, он походил по комнате, словно обремененный тяжелыми мыслями. Неожиданно остановился, взглянул на Матэ.

— Скоро мы выпустим его на свободу, — произнес подполковник. — Что вы на это скажете?

— Я думаю, он не виновен.

Подполковник улыбнулся:

— Установить это не так просто. Председатель сельсовета, или ваш бывший ротный, — всего лишь небольшое звено в запутанном политическом деле.

Матэ почувствовал, как у него меняется выражение лица, но он был бессилен скрыть это.

— Капитан? — удивленно спросил он.

— Он самый. Но нас прежде всего интересует не он сам, а его тесть.

— Насколько мне известно, капитан — холостяк.

Подполковник вынул из кармана кителя какую-то бумагу.

— Был холостяком, — сказал он, — до сорока трех лет, а девятнадцатого ноября сорок восьмого года, то есть ровно через три месяца после возвращения из русского плена, он женился.

— Капитан был в плену?

— А вы разве об этом не знали?

— Не знал и не мог знать, так как в сорок третьем году я был ранен в излучине Дона. На санитарном поезде меня отправили в тыл, а потом демобилизовали по ранению. С тех пор я о нем ничего не слышал.

— В сорок четвертом году ваш капитан попал к русским в плен под Сольноком. Когда он вернулся из плена, за ним не числилось ничего предосудительного. Устроился на работу на небольшой железнодорожной станции в отдел перевозки грузов. Там познакомился со своей будущей женой. Отец той женщины был далеко не в восторге от зятя, но спустя некоторое время все же помог ему стать председателем сельсовета, благо связи у него были.

Подполковник сложил бумагу и спрятал ее в карман.

— Думаю, вы удивитесь, если я вам назову фамилию тестя вашего бывшего ротного, — продолжал офицер.

— Кто он?

— Эндре Рауш. Знаете его?

— Как же не знать! Торгует в табачной лавочке. Я каждое утро покупаю у него сигареты. Он активист партии. В тысяча девятьсот восемнадцатом году вступил в партию. Перед освобождением страны Советской Армией жил в эмиграции.

— Так, — кивнул подполковник. — После падения Венгерской советской республики он действительно эмигрировал за границу. Три года жил в Бельгии, работал на шахте. Попал в руки французской полиции. После этого следуют несколько лет, о которых нам ничего не известно, затем он долгое время жил в Югославии.

Подполковник относился к таким людям, которые любят сбить подозреваемого с толку, независимо от того, был тот виновен или не виновен, тем самым осложнить разбираемое дело. Сделав небольшую паузу, он подошел к Матэ и доверительно сказал ему:

— Мы подозреваем старика в том, что он, используя свои старые связи, ведет против нас шпионскую работу.

Матэ с удивлением посмотрел на подполковника:

— Этого не может быть!

— Нам нужны новые вещественные доказательства, хотя, откровенно говоря, для обвинения достаточно и тех, которыми мы располагаем, — продолжал офицер госбезопасности. — Но необходимо разобраться во всем... Капитана мы выпустим на свободу, чтобы успокоить его семью. А когда они успокоятся, мы и начнем настоящее расследование... Слушайте меня внимательно! Вскоре Рауш получит письмо от одного эмигранта, проживающего за границей. В этом письме будет указано место и время встречи. Мы хотим взять старика на месте. Как это произойдет, мы решим несколько позже. Когда придет письмо, мы известим вас.

Матэ молчал. Он думал о том, как много тяжких испытаний выпало на его долю и как мало тепла и откровенности.

— Вы, наверное, думаете, что все это неправдоподобно. Не знаете даже, верить или нет тому, что я вам только что говорил. Не так ли? Не стесняйтесь, можете смело говорить! В этом ничего странного нет. Плохо было бы, если бы вы слепо поверили моим словам. Но пока я не могу рассказать вам, какими вещественными доказательствами мы располагаем. Я, как солдат, проще смотрю на подобные вещи. Мне достаточно нескольких фактов... Ну как, убедил я вас? Могу успокоить вас, пороть горячку мы не собираемся, но как только нащупаем нити крупного заговора, сидеть сложа руки не станем.

— Заговора? — ужаснулся Матэ.

— Да, заговора. События последних дней, да и вся международная обстановка заставляют нас быть особенно бдительными.

Понять со слов подполковника, в чем же провинились старый Рауш и бывший ротный, было невозможно. Матэ представил себе Эндре Рауша, когда он, заперев свою лавочку и опустив решетку на дверь, шел домой, ежась от холодного осеннего ветра, в синем суконном пальто. Временами он оглядывался, блеснув стеклами очков, и исчезал в конце площади.

— Это ужасно, — сказал Матэ.

Неожиданно подполковник провел пальцами по своим редеющим волосам и показал Матэ длинный багровый шрам на голове.

— В годы гражданской войны в Советском Союзе меня четыре раза ранили. В первый раз колчаковцы пытались снять с меня скальп под Березовкой. Видите шрам? Вернувшись в Венгрию, я девять лет просидел в хортистских застенках. Мне только пятьдесят, а места живого на мне нет. Жизнь многому научила меня, так что можете поверить: чужими человеческими жизнями я ради забавы не разбрасываюсь. И наша власть мне дорога.

Подполковник замолчал, словно не понимая, зачем он, собственно, объясняет все это секретарю райкома.

— Я вас понял, товарищ подполковник, — сказал Матэ.

Тако за все это время не произнес ни слова и теперь очень обрадовался тому, что самое тяжелое уже позади.

— Само собой разумеется, что об этом деле известно только нам и начальнику районной