во рту ротмистра Ворошеева. Устроили засаду в трактире Хвостова, поэтому пришлось напиться. Пакостно, гадостно и мерзко было не только во рту, но и в других органах тоже. Надо было опохмелиться, да нельзя — предстояло идти с докладом к полковнику Ерофееву.

Ерофеев не употреблял спиртного, боялся, что потом потеряется и его не найдут. Маленький рост давал, конечно, и некоторые преимущества: так, террорист Клюквин дважды собирался стрелять в него, но опасался промахнуться.

Нюх на спиртное был у Ерофеева поразителен. Сколько раз, бывало, он спрашивал урядника Мелентьева: «Пил?» — и никогда не ошибался.

Делать нечего, намазал ротмистр сапоги ваксой, не для блеска намазал, для запаха — и пошел.

Ерофеев нынче был не в духе, губернатор требовал гарантий, что покушений больше не повторится. На что Ерофеев отвечал, что «гарантия» — слово нерусское, мужикам непонятное. И предлагал губернатору обнести его дом высоким забором и поставить по краям сторожевые вышки. Гольц не хотел и возмущался.

Необычно задумчив был Ерофеев нынче. Смотрел в упор на ротмистра, а видел камушек волшебный. Так и маячил он у него перед глазами: переливающийся, грустящий, поющий, шишкой пахнущий, а если как следует понюхать — водой Н-ской минеральной…

Чувствовал Ерофеев, что в камушке этом великая тайна, но… какая: полезная для государства, а значит, и для него, или опасная? Сегодня все утро смотрел в таблицу Менделеева, с особым подозрением глядел в пустые клетки и чувствовал — страх! В пустых клетках могло таиться все!

— Ну что еще? — встретил он Ворошеева тоном человека, который знает в двадцать раз больше.

— Пропал старший надзиратель Гмырь… — доложил ротмистр и прикрыл рот ладонью, от чего та незамедлительно позеленела.

— Еще? — спросил Ерофеев тоном человека, который решил терпеть до конца.

— В городе появился подозрительный неизвестный…

— Один пропал… другой появился, — задумчиво повторил Ерофеев тоном человека, который выше обыкновенных земных понятий, — значит… значит, общее количество горожан не уменьшилось…

…А в городе Н. действительно появился подозрительный субъект. Одет он был на первый взгляд обыкновенно: цилиндр, шинель, лапти.

Удивляли разве что его манеры: говорить всем «вы», а женщинам целовать не только руки, но и щеки, уши, спины, ноги… Звали его мистер X, и был он антрепренером цирковой труппы.

Сама труппа собой ничего особенного не представляла. Среди прочих артистов можно было выделить, пожалуй, чародея Иохима Гурмана, безошибочно предсказывающего судьбу всем желающим, а именно: «Все там будем!»: силача Викулу, бившего себя гирей по голове и говорившего, что не больно; и, конечно же, Маргариту Горохову, выступавшую с дрессированными мужьями. Мужей было трое. Поговаривали, что один из них вовсе и не муж, а любовник, но кто — по скудости обличительных черт определить было трудно.

Выступала труппа в балагане на базарной площади. Народу набивалось обычно много, и, когда силач Викула уставал себя бить, его охотно били другие, Иохиму Гурману, который обычно успевал спрятаться, предсказывали его судьбу, что он-то там точно будет, и скорее других, а Маргарите охотно помогали гонять но манежу ее супругов. Особенно нравилось публике, когда муж Терентий с рублем в зубах прыгал сквозь горящий обруч.

На выступлениях своей труппы мистер X никогда не присутствовал, зато его часто можно было видеть в трактирах и кабаках, где он внимательно прислушивался к разговорам, а чтобы лучше было слышно, щедро угощал всех водкой.

Обитатели парижской гостиницы «Тверь» с удивлением опознали бы в нем нерусского астронома Андрюшина.

Глава следующая

Прозрение

Муха села на стекло и стала чесать лапки. Отец Никодим наблюдал минут пять, ожесточаясь и сжимая кулаки. Затем взял полотенце, свернул жгутом, треснул по мухе и высадил стекло. Не полностью, по краям остались острые осколки, на один из которых и села муха и стала потирать передние лапки, как бы говоря: «Так, хорошо, одну пакость уже сделали!»

Отец Никодим смотрел на нее, играя желваками. «Скотина, — думал он. — Распустили вас, сволочей!»

Чувство собственного достоинства не позволило ему продолжить поединок с насекомым, он надел пальто, шляпу, галоши и вышел на улицу. Он шел, пряча от прохожих глаза.

«Сейчас, наверное, на диван села, — думал он. — Скотина!»

Отец Никодим — в миру Григорий Иванович Катушкин — был человеком слабым и растерянным. Когда у него случалось хорошее настроение, он хотел сделать людям что-нибудь хорошее (но не делал), а когда плохое — ох, тогда он мечтал, чтоб все провалилось в тартарары! Глаза у него были печальные, а если задумывался — умные. Жалко, задумывался он мало.

Первый робкий снежок запорошил город Н. На окраине, где жила беднота, его было пожиже, а в центре — погуще. А вокруг дома губернатора уже горбатились маленькие сугробы.

Отец Никодим споро вышагивал по Губернской. Из-под черного пальто бабьей юбкой полоскалась ряса. Свежий снежок прилипал к галошам, оставляя темные следы. О. Никодим шел к учителю географии Никифорову узнать кое-что для себя полезное, зело его занимающее.

Учитель географии Никифоров очень любил домашних животных, дома у него жили тараканы, мыши, крысы, а на окнах висели клетки с канарейками, щеглами, кроликами… Отец Никодим ценил и уважал учителя Никифорова за то, что тот со всем, что ни скажет гость, соглашался. А учитель Никифоров ценил и уважал о. Никодима за то, что тот приходил к нему в гости, потому что никто больше к нему не ходил. Встречал он отца Никодима всегда радушно, только просил: «Вы уж, будьте любезны, поосторожнее — на тараканчика какого не наступите».

Домик учителя, одноэтажный с одной колонной, располагался как раз напротив магазина дамского платья. Когда-то в витрине магазина стоял женский манекен с огромным бюстом, и отец Никодим, бывало, проходя мимо, думал: «Вот бы мне такую попадью: и статная, и молчаливая, и — не изменит!» Впрочем, однажды манекен пропал. Горожане строили по этому поводу разные планы, а сторож Демидов, бывший иеро монах, только улыбался и после работы торопился домой.

Хозяин встретил гостя, как всегда, с большим почтением. Отец Никодим снял шляпу, пальто, стянул галоши, взял в охапку и прошел в комнату.

— Вот ты думаешь… — начал он.

— Думаю, — согласился учитель.

— Да ты подожди, не перебивай! Вот ты думаешь, почему у нас так много безобразий?

— Почему? — искренне заинтересовался Никифоров.

— А потому, — вдруг изрек отец Никодим, — что народ в церковь часто ходит!

Туг даже Никифоров опешил.

— Нагрешат, подлецы, — объяснил отец Никодим, — покаются — и опять грешат с чистой совестью: грабят, пьянствуют, прелюбодействуют!

— Да вы, батюшка, революционер! — изумился учитель Никифоров.

— Не революционер, а пособник, верно, я же им грехи-то отпускаю…

Из угла