Фитц поднялся с кресла, словно больше не мог усидеть в нем, и направился к бару.

— Немного вина? — спросил он, уже наливая два бокала. — Кстати, мои поздравления. Очень на руку сейчас иметь своего человека в парламенте. У меня есть новости.

Раф взял бокал, наблюдая, как его друг меряет шагами кабинет.

— Ясно. И ты хочешь поделиться ими со мной?

— Это о Бонапарте. — Фитц повернулся, чтобы взглянуть на Рафа. — У меня только что была встреча с Тэннером Блейком. Я увидел его на Бонд-стрит, когда он беседовал с Дэдди Хиллом. Господи, этот человек был великолепен при Альмарасе![9]

— Да, был. На самом деле оба они были великолепны. Какого черта ты делал на Бонд-стрит?.. Нет, ничего, продолжай.

— Да, продолжу, и коротко, потому что мне не хочется говорить об этом. Бонапарт бежал с Эльбы. Ему явно не по вкусу быть там императором. Он уже высадился близ Канн с тысячей своих солдат и, по имеющимся сведениям, движется к Парижу.

— О боже… — произнес Раф, откидываясь на спинку кресла. — Мы с тобой говорили об этом, Фитц. Мы знали, что он никогда не удовлетворится тем, чтобы провести свои годы в изгнании. И что теперь?

— Теперь, дружище, майор Тэннер Блейк и я… он теперь тоже герцог, ты знаешь. В наши дни куда ни плюнь — попадешь на герцога. Короче, мы с Блейком уже представили свои светлые физиономии для любых поручений, какие от нас потребуются. Отбываем на континент, как только старина Хуки надумает, куда ему двинуться. Похоже, он до сих пор торчит в Вене.

— Я поеду с тобой. Ты говоришь, Наполеон на пути к Парижу? Возможно, его встретят не так, как он надеется, и французы избавят нас от хлопот по водворению его назад.

Фитц покачал головой:

— Блейк сказал, что донесения прибывают из Парижа и откуда-то еще. Король колеблется, собирает все свои наряды, драгоценности и прочее и, похоже, намерен покинуть город, бросить своих подданных и трон, на который мы помогли ему взойти. Проклятый безмозглый жирный трус. Это опять поставит всю Францию на колени перед Бони. Блейк считает, что мы все будем собираться в Брюсселе.

— Годится. — Раф поднялся. — Когда отбываем?

— Мы с Блейком завтра. У него собственная яхта, и нам поручено прибыть в Брюссель и начать объезд сельской местности, чтобы составить карту для Железного Герцога[10]. Ты, мой друг, никуда не поедешь. Ты теперь герцог, помнишь?

Раф чуть было не сказал: «Ну и что? Блейк тоже герцог, но он едет». Но это прозвучало бы крайне по-детски.

— Позволить тебе уехать одному, Фитц? Без меня не пройдет и пяти минут, как ты заблудишься в бельгийских лесах и, возможно, там и останешься.

— Я знал, что ты скажешь что-то вроде этого. Спору нет, без тебя, дружище, будет трудно, но у тебя теперь здесь ответственность. Ты собираешься занять свое место в палате лордов, не забыл? И подумай о пользе, которую ты принесешь нам, работая в военном министерстве здесь, в Лондоне. Может быть, ты сумеешь объяснить им, что солдатам нужна еда и амуниция, а иногда и пара новых носков, гм-гм?

— Я не могу, Фитц. Я не могу оставаться здесь, пока Бонапарт на свободе. Я с ума сойду.

Улыбка Фитца угасла.

— Не будь эгоистом, Раф. Ведь ты знаешь, что оставляешь здесь. Что будет без тебя с Лидией и Николь? Ашерст-Холл не может потерять еще одного герцога, своего последнего герцога. У Блейка три младших брата… да, мы уже обсуждали это, зная, что ты сразу же захочешь поехать с нами. Но ты последний в своем роду, пока не возьмешься за ум, не женишься на Шарлотте и не произведешь на свет несколько наследников.

— Оставь, пожалуйста, Шарлотту в покое.

Однако Раф снова сел, подхватив бокал.

— Но ты прав, Фитц, черт побери! Я не могу рисковать, бросая на произвол судьбы все это, и особенно сестер. Ясно, что моя мать бесполезна, и я очень опасаюсь оставлять их на ее попечение. Значит, Блейк действительно считает, что будет война?

Фитц, похоже растратив весь свой пыл, наконец сел, потирая бедро.

— Ну, сомневаюсь, что Бони сдастся и отправится на Эльбу только потому, что мы любезно попросим его. И мы не можем позволить ему свободно рыскать повсюду. Господи, Раф! Сколько хороших парней погибло за все годы войны — и ради чего? Как может честолюбие одного человека причинить столько бед?

— Думаю, солдаты Юлия Цезаря, Александра Великого и многих других полководцев могли бы спросить то же самое. Возможно, лучше было бы спросить, почему так много тупых политиканов суют свои грязные лапы в то, что должны решать солдаты? Нам следовало поставить его к стенке, Фитц, ты ведь понимаешь, или дать ему заряженный пистолет, чтобы он сделал это сам. Думаю, мерзавец заслужил это. — Раф покачал головой. — Мы видели его, Фитц, все эти месяцы. Похож он на человека, который хочет умереть в своей постели? Как думаешь, сколько солдат еще погибнет, чтобы предоставить ему возможность славной смерти?

— Ты еще записываешь все в свой дневник? Ты действительно считаешь, что понимаешь сейчас этого человека?

— Не знаю. Временами, наблюдая, как он прогуливается в одиночестве в сумерках, мне казалось, что он осознал свои ошибки. Очевидно, я заблуждался. Что ты еще узнал?

— В Вене собирается конгресс, чтобы объявить Бони вне закона. Они только ожидают прибытия его жены, чтобы принять решение. Затем мы объединимся с союзниками, Блюхером[11]и с остальными. Одна битва, Раф, одна решающая битва. Именно так, сказали они мне, Железный Герцог видит сейчас положение вещей. Он будет командующим, так что мы наверняка выиграем.

— Даже если он никогда не встречался с Бонапартом на поле боя? Проклятье. Хотелось бы мне там быть.

В дверь постучали, и на пороге появилась Шарлотта.

— Чарли, — сказал он, бросив предупреждающий взгляд Фитцу. — Вы так быстро возвратились с Бонд-стрит? Тебя не измучили мои сестры?

— Разве я выгляжу измученной? — спросила она. — Нет, не отвечай. Ох, сядьте, Фитц. Не вскакивайте на ноги всякий раз, как я вхожу. Поберегите ногу. Вместо этого лучше ответьте, пожалуйста, вы оба. Вы действительно собираетесь возвращаться на континент? Вы еще не навоевались?

Фитц вытолкнул себя из кресла, в которое только что погрузился:

— Пожалуй, оставлю вас побеседовать, а пока пойду разыщу Финеаса, пусть упакует мой багаж. Слава богу, я успел остановить его, когда он собирался разжечь костер из моего мундира.