– Ты чего хотел, Леш?

Он потоптался на месте, сдернул кепку с головы и смял ее в руке, а потом ответил:

– Вообще, хотел тебя на озеро позвать, на Медвежку. Там сейчас зона отдыха, туристы приезжают даже, но пока тихо. Мне показалось, что ты сейчас в тишине больше всего нуждаешься.

Медвежье озеро, в окрестностях которого никогда не видели ни одного медведя, всегда было курортной зоной района, знаменитой своими лечебными грязями. Лечиться туда приезжали отовсюду еще со времен СССР. В девяностые курорт пришел в упадок, а потом, как сообщила Танька, Митрофанов выкупил часть берега, разобрал хлам, отремонтировал корпуса, и, приведя все в порядок, сделал Медвежье модным местом. Лечили тут отлично, бывало даже, что лежачие больные уходили своими ногами, пусть с палочкой, но все-таки исцеленные. Персонал тут был отличный, еда вкусная, места красивыми. Здесь не только лечились, но и отдыхали желающие из ближайших городов.

Танька о бизнесе Митрофанова рассказывала с придыханием и, кажется, мечтала примерить на себя роль королевы курорта, однако Митрофанов все выскальзывал из ее цепких рук, словно намыленный.

После отъезда из города Ульяна так и не видела, во что превратился модный курорт, да и его прошлое состояние помнила смутно. Поехать очень хотелось, хотя туристические инстинкты были тут совершенно не при чем. Она пожала плечами и жалобно сказала:

– Я же рано утром уехать хотела.

– Ну, так и уедешь, – ответил Алексей. – Я же тебя не навсегда туда забираю. Или у тебя столько барахла, что за час не соберешься? А я тебя доставлю туда и обратно в лучшем виде.

– Я даже не знаю…

Мать, конечно, подслушивала, потому что появилась в самый подходящий момент и убежденно сказала, подтолкнув Ульяну в спину:

– Поезжай, поезжай. Я твои вещи сама соберу. А ты за нее головой отвечаешь, и чтобы к вечеру она тут как штык была.

Ульяна почувствовала, как расплываются в улыбке, неуместной и наверняка откровенно дурацкой, ее губы, и потому торопливо отвернулась и пошла одеваться.

За окном мелькали сосенки, еще не вошедшие в рост, молодая густая поросль которых тянулась с обеих сторон дороги. Митрофанов не проронил ни слова. Ульяна тоже молчала, но потом, сообразив, что это, в конце концов, просто глупо, спросила тоненьким голосом, просто, чтобы разрядить атмосферу:

– Долго до Медвежки ехать?

Алексей опустил одну бровь, вторую задрал вверх, как мультяшный герой и насмешливо спросил:

– Минут двадцать. А ты что, забыла?

Ульяна пожала плечами.

– Забыла. Хотя, я, наверное, никогда особо и не помнила. Сколько раз я там была? Раз, может два, да и то еще в школе, потом все как-то собраться не могла.

– А я вот постоянно ездию. Хозяйство, то, сё, проблемы всякие образуются, гости важные, и все хотят по высшему уровню, и чтобы хозяин лично принимал и был, как золотая рыбка, на посылках.

Ульяна несколько секунд молчала, поджимая губы, а потом прыснула. Алексей покосился на нее, удивленно вздернув брови.

– Что ты смеешься?

– Ничего.

– Как же ничего, если ты вон хихикаешь сидишь. Я что-то смешное сказал, ага?

Ульяна снова рассмеялась.

– Не смешное… Просто, знаешь, интонации такие, наши… Я от этого «ага» столько лет отвыкала, москвичи так не говорят, а мне все соответствовать хотелось. И это еще твое «ездию»…

От полувопросительного «ага», добавляемого где надо и где не надо, Ульяна действительно избавлялась долго, но говорок, присущий Уралу много лет казался неистребимым. Вернувшись на родину, она постоянно слышала это «ага?», и оно просто резало слух, как сейчас. После пятнадцати лет сама Ульяна не могла даже воспроизвести нужную интонацию этого короткого слова, что казалось смешным и немного грустным. Впрочем, Митрофанов явно был иного мнения:

– Ну, пардоньте, мы люди простые, грамоте не обучены.

Митрофанов явно надулся и пару минут демонстративно не обращал на нее никакого внимания. Ульяне стало стыдно за свой снобизм, совершенно неуместный на родине. Ей вдруг припомнились собственные голодные годы в столице: съемные квартиры, случайные заработки, лапша быстрого приготовления, запах которой въедался в кожу, репортажи и интервью с сытыми звездами девяностых, часто бездарными, с песенками в три ноты. И только ожесточенное желание пробиться, вылезти из этой ямы толкало вверх, заставляя совершенствовать жестокое искусство толкания локтями и кулачных боев. И внезапно Ульяна поняла, что просто не сможет рассказать простому и понятному Лешке Фан-Фан Тюльпану про свою борьбу, которую приходилось вести не только в жестких условиях редакций и телеканалов, но и постелях потных мужиков, не видевших в ней ничего, кроме смазливой мордашки, пары сисек, да круглой задницы.

Осознав собственную бестактность – перед кем бахвалилась, дура? – Ульяна сконфуженно замолчала, чувствуя, как краска заливает лицо. Щеки горели, и она даже ладони к ним приложила, остудить. Алексей сердито сопел. За окном мелькали деревья, птицы с трудом преодолевали сопротивление ветра, махали крыльями, не продвигаясь ни на йоту.

Машину, видавший виды внедорожник, вдруг подбросило и повело в сторону. Ульяна врезалась в дверь. Алексей торопливо притормозил и, озабоченно высунувшись в открытое окно, вздохнул, открыл дверь и вышел наружу.

– Что случилось? – спросила Ульяна.

– Кажись, колесо проколол… Сейчас гляну.

Он отошел и пару раз пнул заднее колесо, а потом, раздраженно выругавшись под нос, полез в багажник. Ульяна отстегнула ремень и повернулась к нему:

– Ну, что там, Леш?

– Да, точно, колесо. Сейчас запаску поставлю. Это недолго.

Ульяна вышла следом за ними, запахнув курточку, обогнула машину.

– Тебе помочь? – заботливо поинтересовалась она, а Митрофанов, бросив на нее насмешливый взгляд, лишь фыркнул.

Алексей откручивал колесо. Глядя на его мощные руки, Ульяна нервно вдохнула, а потом торопливо отвернулась, с преувеличенным вниманием глядя на пустую дорогу, где далеко, у кромки леса виднелось передвигающееся пятно автомобиля. Ветер трепал волосы, и Ульяна, зябко передернув плечами, передвинулась поближе к Алексею, прячась за машиной.

Митрофанов ловко поставил колесо и поволок пробитое в багажник. Ульяна вытащила из салона бутылку теплой минералки, в которой еще плескалось добрая половина, и стала поливать ею грязные Лешкины руки. На вихляющую по дороге машину, подъехавшую вплотную, они и внимания не обратили, пока та, мигнув фарами, не остановилась. Из ее салона буквально вывалились Мишка Орищенко, пьяный, мятый, с расстегнутой на животе форменной рубашке и сдвинутой на затылок полицейской фуражке, и Серега Синичкин, пьяный еще сильнее, с залитой чем-то бурым майкой, на которой один рукав был разорван по шву.

– Ка-акие люди… и без охраны, пропел Мишка и икнул, а Сергей пьяно ухмыльнулся и погладил себя по животу, точно готовился пообедать.