всех жителей, я премного приветствую вашу светлость, желаю предолгих лет здравия и процветания вам, вашему славному отцу и милостивой матери, и прекрасной сестре.

Видимо, старейшина Ховард являлся лучшим оратором к востоку от Кристальных гор. Несколько мужиков даже подняли головы, чтобы лучше расслышать чудесную речь старейшины. Филипп Лоуферт ответил с благосклонной улыбкой:

— И я, в свою очередь, желаю вам благополучия, охотничьих успехов и богатых наделов… то есть, уловов. Я глубоко польщен вашими словами, старейшина Ховард. Вы словно обучались красноречию в университете. Вот только вы немного ошиблись: у меня нет сестры.

Эрвин не спешил вмешиваться в беседу: он от души развлекался, наблюдая за Филиппом, готовым вот-вот лопнуть по швам от важности, и за старейшиной, чье лицо выразило сильное замешательство, а затем — испуг.

— Ваша светлость, как же!.. — прошептал Ховард Катрина. — Нет сестры? Что вы такое говорите?!

— Говорю: нет, — значит, нет. Уж мне-то виднее, сударь.

— Неужели леди Иона… о, боги! Ваша светлость, я глубочайше соболезную…

Не найдя, что еще сказать, старичок покраснел и согнулся в поклоне до самой земли. Эрвину стало его жаль.

— Ваша светлость — это обращение к герцогу. Филипп Дорис Лаура, с которым вы беседуете, носит титул барона. Если вам нужен герцог, то я к вашим услугам. Мое имя — Эрвин София Джессика рода Агаты, лорд Ориджин.

Поняв свою ошибку, сельчане принялись кланяться Эрвину с двойным усердием, а старейшина изверг фонтан многословных извинений и приветствий. Ориджин взмахом руки прервал все это.

— Его светлость герцог Десмонд шлет вам дары, — молодой лорд бросил старику мешочек серебра, и Ховард принялся было благодарить, но Эрвин продолжил:

— Это — малая часть, прочие дары отправлены кораблем, который должен встретить нас здесь, в Споте. Не прибыло ли еще судно?

Нет, корабль еще не прибыл, и старейшина Ховард сообщил об этом столь виноватым тоном, словно опоздание судна лежало целиком на его, старейшины, совести.

— Но мы все глубоко надеемся, ваша светлость, что вы соизволите почтить нас радостью и погостите в Споте с вашими людьми, пока корабль не придет! Не побрезгуйте разделить с нами нашу скромную трапезу и наш кров.

Корабль запаздывает… Эрвин ощутил досаду. Не столько от самого опоздания, сколько от надежды, живущей в душе и оставшейся пока неудовлетворенной. Месяц назад отец отправил его в бессмысленную ссылку, не дав никаких объяснений, еще и унизив напоследок. Все это время Эрвин надеялся — осторожно, весьма сдержанно, но все же ощутимо — что его светлость смягчится. Пусть не отменит поход, но скажет доброе слово, как-нибудь пояснит свое странное решение. «Сын, не считай это наказанием. У меня была причина отправить тебя, и она такова…» Или хотя бы: «Легкого пути, Эрвин. Возвращайся здоровым». Отец мог бы сказать это на свадьбе Ионы или в день отправления эксплорады, но — нет. Корабль, что привезет припасы для продолжения пути, — последняя возможность связаться с отрядом. Эрвин ожидал, что через капитана судна герцог Десмонд передаст письмо. Что ж, подождем еще.

Он спешился.

— Старейшина Ховард, мы с радостью примем ваше угощенье.

Тут же образовался людской водоворот. Из домов на улицу вытаскивали грубо сбитые столы, скамьи и пеньки, выступавшие стульями. Столы шустро заполнялись яствами. Кушанья состояли почти исключительно из вяленой рыбы да соленой оленины и зайчатины. Гарниром служили лишь пучки каких-то горных трав и ягодные соусы. Ну, а чего еще ожидать? Лица сельчан, мелькавшие вокруг, были костлявы, кожа с желтушным оттенком, кое у кого недоставало зубов. Видимо, зимой здесь побывала цинга… Эрвина замутило. Если бы не долг вежливости, он с удовольствием сбежал бы отсюда.

Меж тем, его спутники восприняли трапезу с большим воодушевлением. Мигом спешились, разгрузили ослов, привязали коней. Коновязь представляла собою великолепно абсурдное зрелище: кусок изгороди перед кособокой избой, к которому привязаны полторы дюжины роскошных, могучих животных, просто таки сказочных созданий — по здешним меркам. У коновязи собралась стайка сельчан, желающих поглазеть. Они шумно переговаривались, восторженно окали; самые смелые тянули к лошадям руки, впрочем, не решаясь дотронуться. Наибольшее восхищение вызывала игреневая Леоканта. Ее льняной хвост, пышный, как девичья коса, свешивался до самой земли; бока блестели, под шкурой играли мускулы. Взволнованная вниманием, Леоканта встряхивала светлой гривой и постукивала копытом. Сельчане приговаривали: «Ну и красавица!»

— Разогнать их, милорд? — предложил Томми.

— Пускай себе… — ответил Эрвин. — Леоканте нужно привыкать к людям. Она боится толпы, это скверно.

Путники заняли места за столами. Греям было позволено сесть рядом с кайрами, как на праздничной трапезе. Сельская знать — старшие из охотников — разделили кушанье с гостями. Женщины и молодежь вертелись вокруг, прислуживая за столами и глазея.

Провозгласили несколько здравиц. Эрвин поднял кубок во славу святой Агаты, и тут же пожалел об этом: здешняя сивуха была до того отвратительна, что Праматерь могла бы и оскорбиться такой «почести». Филипп и старейшина Ховард устроили состязание на самую длинную речь. Они нагромоздили такую череду слащавых витиеватостей, что Эрвин впал в тоску, а сельчане захлопали в ладоши. Капитан Теобарт сказал лишь:

— Да пошлют нам боги сил.

Чаши вновь и вновь наполнялись, воины хмелели, застолье разгоралось. Сельчане, робея все меньше, наседали на гостей. Кто-то тащил сюда, к столу меха, совал их воинам, одетым получше: отличная бурая лиса, всего агатка за шкурку, добрый господин! Кто вкладывал в руки гостям рога и лил в них мутное пойло; кто упрашивал показать меч, ощупывал кольчугу. Девицы — столь же костлявые, малокровные, как и все сельчане — льнули к воинам, шептали что-то; одна уже восседала на коленях барона Лоуферта, другую, стоящую рядом, он обхватывал за талию свободной рукой… От выпивки, сытной пищи и обилия внимания щеки гостей быстро розовели, а взгляды становились тупыми, коровьими. Жители Спота терлись о чужаков, силясь урвать себе кусочек: слово, монетку, касание, объятие за талию…

Эрвин едва прикасался к еде и ждал того благословенного момента, когда приличия буду соблюдены, и он сможет убраться из-за стола. Во время пиршества люди переживают удивительное превращение, — думал молодой лорд. Каждый садится за стол, будучи личностью, наделенной своим, неповторимым нравом. Но на протяжении трапезы люди странным образом смешиваются, слипаются в единую гогочущую массу, и характер у них тоже становится один общий: крикливый, задиристый, одновременно жестокий и плаксивый. Эрвин не любил даже находиться рядом с этой массой, а тем более — являться ее частью.

— Ваша светлость, отчего вы не