мгновенья, показавшейся измученному болью морфу, вечностью… Покой, которого он интуитивно страстно желал, ему в ближайшее время обрести было не суждено…

Яркий луч зеленого света пробивался сквозь боль и тьму, будто преодолевал расстояние и время, прогрызал себе путь отчаянно, яростно, чтобы непременно дотянуться к душе Виктрана, пробить его тело и якорем закрепиться в его сердце.

Это он не дал угаснуть сознанию. Это он продлил его существование, и продолжил держать морфа буквально на Грани…

Время потеряло свое значение. Виктран далеко не сразу сообразил, что его тело кто-то трогает, сначала с опаской, затем грубо, ломая крылья, вырывая перья…

Боль красной пеленой затопила его существо, но зеленый луч продолжал крепко держать, продолжал удерживать и рассеивать пелену…

Он будто звал за собой, требовал сознание Виктрана отдалиться от физического тела, дать уставшей душе каплю тепла и спокойствия, чтобы сохранить, чтобы дать шанс выжить. Звал туда, где нежно ворковала женщина… Ее голос звенел колокольчиком, сначала нежным переливом — лился чарующей мелодией, которую хотелось слушать вечно. Мелодия будто залечивала раны, поглаживала морским бризом, освежая и даря спокойствие…

Виктран не знал сколько прошло времени в этой неге, самое время исчезло, растворилось в мелодии и ощущении любви.

Но когда мелодия стихла и голос зашелся в тревоге и бессильных слезах, Виктран встрепенулся. Все его существо прошило множеством острых игл. Тревога, злость и ярость чужого и далекого голоса будто стали его личными.

Он злился вместе с той женщиной, плакал вместе с ней и страстно чего-то желал. Чего же?

В момент, когда морф понял, что означает зеленая яркая нить, его сердце пропустило удар.

Чужая магия, детская… Его на Грани жизни и смерти удерживает необученный одаренный. Удерживает во вред себе, и это голос его матери звучал в сознании Виктрана. Ее боль и страх прошивали его иглами. Ребенок…

Чужой? Или сын? Виктран думал о том, что если дитя удерживает его душу, значит они связаны… Значит они семья… А если так, то…

Нить необходимо оборвать! Немедленно!

Глава тринадцатая

Еще два долгих дня, тянущихся бесконечно, прошло под знаком тревог и суеты.

Суеты со стороны домашних. Я же не суетилась. Я размышляла, пытаясь найти проклятую нить и ответ на вопрос как оборвать связь сына и морфа. И не находила его.

Я всей душой ненавидела это состояние. Когда ты уперся в угол, когда ты бессилен что-либо сделать.

На земле у меня был надежный тыл — мой свекр. Какие бы ошибки я не совершала, он всегда был рядом и направлял меня. Помогал найти выход, иногда не напрямую, но… А когда его не стало… Его наука уже была накрепко вбита и в мой мозг, и в мое тело.

И эта наука здесь и сейчас совершенно бесполезна!

Илюша больше не капризничал, и даже не плакал. Под его глазами залегли тени, а некогда пухлые и румяные щечки осунулись.

Он угасал. Иногда кряхтел как старичок, иногда во сне вздрагивал, будто от ударов. Ел вяло, с большой неохотой. Воду вот жадно пил, а от молока отказывался…

Я не знала, что снится малышу. Я не знала, что чувствовал мой сын, но была уверена в одном — мой ребенок явно перетягивал на себя часть состояния морфа. Уж не знаю как там с физическими, а душевные страдания — точно. И приятного там не было вообще.

Мои гости все также находились в коматозном состоянии. Никто из них больше не просыпался, хотя Тирхан был уверен, что самое страшное позади.

Откровенно говоря, мне было плевать. Это Люси и Интена пытались меня хоть как-то отвлечь от сына разговорами о спасенных. А здесь и сейчас я играла в угадайку, где на кону стояла жизнь моего сына.

— Стейзи, девочка, тебе нужно поспать. — В который раз выдохнул Тирхан. Он коршуном навис надо мной с Илюшкой, словно показывая, что не уйдет, пока я не лягу послушно под одеяло и не закрою глаза. — От того, что ты бдишь и веху, и ночь, легче не станет никому. Ты ослабляешь себя…

— Хуже, чем уже есть мне не станет, учитель. И я не хочу спать.

Илья дернулся во сне и заработал ручками. Резко так, словно кто-то эти ручки ему выкручивал. Ох, морф…

Я и злилась на него, и злиться не получалось. Я знаю, что волк не виноват. Умом понимала, а сердцем принять не могла. Знала, что и ему сейчас плохо, и хуже, намного сильнее, чем Илье… Знала! Но черт его дери, принять не получалось. А с жалости какой толк?!

— Подумайте, учитель, может существует какой-то ритуал? Что-то что позволит мне, как матери вмешаться в происходящее? Мы оба знаем, что дар в Илиасе стал активным, подождите, я помню, что по всей логике и правилам, по всем историческим сводкам, первые проявления активной магии должны произойти не раньше пяти ходов, однако…

— Я не могу отвечать за свою историю, Анастейза. Но и упоминаний о том, чтобы младенец пользовалась активной маги, я не встречал ни в одном трактате, книгах или легендах.

— А как насчет сказок? Вы же мастер по мифам и сказкам! А история про ту же Хозяйку Леса. Она, косвенно, но указывает на то, что приемный мальчик пользовался магией с детства…

— Детства, Анастейза, более сознательного, и это точно не младенчество!

— Я в отчаянии, Тирхан, — тихо произнесла я. — И готова поверить в любую чушь, которую вы можете вспомнить! У вас опыт, знания, вы прожили больше моего и видели столько всяких чудес… Найдите и для меня это чудо…

— Мои знания и опыт меркнут по сравнению с тобой, девочка! Что они? Результат научных изысканий, не более. Ты иной раз мудрее меня, что не может не восхищать, и вместе с тем не вызывать опасений. Ты как будто сама пришла из сказки…

Я промолчала, просто поджав губы. Я не могу признаться в том, что это моя вторая жизнь. И не могу сказать, что Тирхан не прав. Я плаваю в местных законах,