— Ах, — в ужасе выдохнуло все благочестивое дамское общество и попыталось устроить групповой обморок.

— Спокойно! — рявкнула я. — Я не облысела, а побрилась, специально ко дню приезда Его Высокоблагочестия! Вы, индюшки, разве не знаете, что такое молитвенная жертва?

— А? — выпялились родовитые индюшки в роскошных перьях (платьях).

— Моя госпожа Оливия и я добровольно лишили себя главного украшения женщины, чтобы показать Его Высокоблагочестию, как мало мы ценим все мирское и как велики наши молитвенное рвение и желание совершенствоваться. Вы что, не знаете, как мы любим Его Высокоблагочестие?

— Мы все любим Его Высокоблагочестие, да, да, — загомонили индюшки, ну ладно, дамы.

— А я все равно сильней всех люблю Его Высокоблагочестие, — тихо пискнула какая-то сухопарая куропатка в уголке.

— Так вот! — я воздела руки, как заправский оратор. — Разве не учит нас святой теодитор, что мирские красота и блага ничтожны перед красотой истинной веры?! И истинная последовательница святой юстиции своим внешним видом должна побуждать мужчину не к соблазну, а к молитвенному рвению!

Оливия за моей спиной чуть ли не костыли грызла, чтобы не заржать во весь голос.

— Сестры мои!.. — разогналась было я, но тут Фигаро бесцеремонно пихнул меня острым локтем в бок и произнес самые правильные слова:

— Кушать подано!

Все, кроме нас с Оливией, забыли о высоком и ринулись к столу, где уже призывно пахли чаши с салатом оливье, копченый лосось, омлеты с зеленью и дыни во льду.

— Девочка, ты рехнулась? — спросил меня Фигаро. — Ты что тут проповедовать взялась? Герцогиня, перестаньте ржать, как боцман на тараканьих бегах. Ладно, вы обе дурака валяете, но если это будет заразно… У нас такая встреча на носу!

— Фигаро, не бойтесь, они уже обо всем забыли, — ухмыльнулась я. — Зато как я смотрюсь со своей госпожой!

— Два сапога пара, — кивнул Фигаро. — И не вздумайте на встречу с теодитором облачиться в лосины. Женщина не должна носить мужскую одежду — за это сразу колесование. Чтоб обе завтра утром были в платьях! И геннинах!

— Но, Фигаро…

— Иначе я за себя не отвечаю! — благородный дворецкий произнес это таким тоном, что я серьезно заопасалась за свою жизнь.

Мы с герцогиней вздохнули и сели завтракать. Еле уцепили себе миску оливье и омлет.

После завтрака все высокородные дамы отправились готовиться к завтрашнему торжеству. По замку туда-сюда засновали служанки и камеристки, нагруженные платьями, шалями, шкатулками с украшениями, духами и прочими вещами, составляющими смысл жизни женщины.

— Какая суетность! — чопорно молвила моя экселенса и тут же расхохоталась. — Пойдем во двор, кому-нибудь понадоедаем. Кстати, где Себастьяно? И муравьи? Тебе нигде не попадался хороший муравейник? Или приличных размеров осиное гнездо?

Во дворе замка нас встретили без особой любезности. Тут безжалостно выметалась последняя пыль, натирались до блеска последние медные ручки и мраморные колонны; слышна была ругань рабочих, вешавших фамильную орифламму, словом, не та обстановка, чтоб оттачивать остроумие. Из оранжереи нас тоже попер главный садовник, который вместе с княжной Марысей обирал увядшие бутоны и листья, а заодно развешивал среди ветвей экзотических деревьев маленькие стеклянные копии Святой Мензурки и Благословенного Градусника, наполненные благовонными маслами.

— Все такие деловые, — развела руками Оливия. — Одни мы болтаемся, как шуты на похоронах. Куда податься? Не в комнатах же сидеть и мух давить?

— Слушай, экселенса, — мне пришла в голову идея. — Я ни разу не была в картинной галерее твоего отца. Думаю, о ней все забыли; кому придет в голову ходить по картинным галереям в такое время, и мешать мы там никому не будем. А?

— Давай, — кивнула экселенса. — Я там, кстати, несколько лет не была.

Двери в галерею были не заперты.

— Неужели и там уборка? — прошипела Оливия, но нет.

Мы вошли и увидели огромное помещение, залитое солнечным светом, бьющим в громадные окна. Стены и сводчатые колонны были увешаны картинами. Мы принялись бродить от одной к другой, как вдруг…

Я замерла перед большой картиной. На ней был изображен герцог Альбино, более молодой и улыбчивый, чем сейчас. Он сидел в резном кресле и держал на руках маленькую девочку, чье личико почти было скрыто очаровательными белыми кудряшками. Рядом с креслом стоял высокий худой человек в глухом черном плаще.

— Я никогда не видела этой картины, — сказала Оливия.

Я никогда не видела этой картины, — повторила Оливия.

— Верю, — сказала я. — Маленькая белокурая девочка на ней — это ты?

— Я не знаю, — Оливия почему-то перешла на шепот. — С меня никогда не писали портретов. И насколько я помню, я не была белокурой.

— Ну, такая малышка могла этого и не запомнить… Сколько здесь тебе лет? Не больше полутора, по-моему…

— Но в то время отец был в военном походе, Десятилетняя война. Отец здесь очень, очень молод… Его почти не узнать.

— Если б твоя мать была жива, она тоже оказалась бы на картине. А тут какой-то мрачный мужик в плаще вроде тех, которые столетья назад носили Чистильщики Чумы. Да он и похож на Чистильщика! Только маски нет.

— Я ничего не понимаю…

— А в галерее есть портреты твоей матери? Другие портреты отца?

— Я не помню… Не уверена.

Мы принялись осматривать все картины. Портретов имелось много, но все это, судя по подписям, были давние предки Оливии, чуть ли не все родословное древо Монтессори.

— Вот, — остановилась Оливия.

Этот портрет герцога Альбино был, видимо, написан не так давно — герцог уже не улыбался, глаза его были холодны и лицо надменно. И шрам. Тот, которым низость герцога пометил благородный Фигаро. На портрете великий поэт всех времен стоял, опершись на бюро, где лежали свитки бумаги и перья. Одежду герцога составлял черный глухой плащ.

— Какой это год? Должна быть подпись…

Но у картины не было подписи. Как и у той — с белокурой девочкой.

— Знаешь, здесь что-то не так, — молвила Оливия. — У меня нюх на грязные семейные тайны. Что-то гадкое случилось в роде Монтессори, что-то, о чем все молчат.

— Давай спросим у Фигаро про эти картины.

— Нет, — отрезала Оливия. — Ему сейчас не до того. Разберемся сами. Родовые книги герцогства Монтессори должны быть в библиотеке. Мы посмотрим их, вообще все, что связано с моим родом. Никто и не заметит, где мы пропадаем, все будут толпиться около теодитора, и кто знает, может, мы что-нибудь нароем… Кстати, ты заметила? Девочка на портрете не выглядит так, словно у нее изуродован позвоночник.