Пользуясь тем, что Лаи на него не смотрит, начальник экспедиции поторопился отвинтить колпачок флакона и впрыснуть лекарство в правое ухо. Теперь ещё пятнадцать минут ждать, пока подействует… Почему в двадцать четвёртом веке медицина до сих пор не может победить мигрень?

Он ещё не успел убрать флакон, когда до него вдруг дошло содержание сказанного Лаи.

– Как это прикажете понимать?

Барнардец повернулся к нему лицом. В глазах его легко читалось всё, что он думает о Мэлори.

– Буквально, – обронил он и вышел из кабинета.

Барнарда, 17 декабря 2309 г. по земному календарю.

– Дафия меня убьёт, – тоскливо сказал Лаи. – Я ведь ещё ничего ему не говорил. А теперь придётся позвонить, чтобы он приехал за Дораном.

– Какой смысл тогда был от него всё это скрывать?

Они сидели в беседке в глубине гостиничного парка. В зеленоватом рассеянном свете, сочившемся между листьями лиан, Лаи выглядел ещё бледнее.

– Не хотел тревожить его, пока Доран не окрепнет. Ведь он такой – он бы сразу сюда примчался, забыв про службу. Думаете, в кого Доран такой импульсивный?

– Не могли же вы запретить Дорану звонить родному отцу?

– Я никому и ничего не запрещал. Я сказал ему, что сам свяжусь с Дафией, когда сочту нужным. Доран всегда меня слушается.

Когда он начинал говорить таким вот небрежным, равнодушным тоном, спорить с ним или выяснять его точку зрения было бесполезно. Лика уже давно это усвоила. И потому попыталась перевести стрелку.

– Виктор, я всё время хотела вас спросить. Вы действительно верите во всех этих ваших богов?

Она спросила это и тут же испугалась – не задала ли она неуместный вопрос. Вдруг он обидится? Но Лаи ничуть не обиделся. Ответ прозвучал совершенно неожиданно для неё.

– У нас нет такого понятия, как вера.

– Как так?

– Видите ли, – Лаи сделал паузу, обдумывая, как лучше выразиться, – ваша вера основана на идее загробной жизни и… как это… воздаяния. У нас даже слов таких нет. У нас нет представления о том, что какая-то нематериальная часть человека продолжает жить в вечности или перевоплощаться в другие тела. Наши боги не наказывают и не вознаграждают. Они – скорее принципы устройства мира. Они могут улучшить судьбу или ухудшить, не более.

Лика не знала, как реагировать. Перед ней был тот же самый Лаи, который несколько дней назад иронизировал по поводу памятника несуществующему богатырю из мифологии. Сейчас он говорил без всякой иронии.

– Мы, Аффа, почитаем Семерых, – продолжал он, – есть течения, у которых богов девять, двадцать и бесконечное множество. Впрочем, мы не рассматриваем друг друга как еретиков. Религиозных войн у нас вообще никогда не было. Были образовательные войны – вот этот феномен у вас на Земле точно отсутствует.

Лика немного знала о таихханско-фаарских войнах прошлых веков от Лагранжа, который ещё застал свежую память о последнем вооружённом конфликте. Для землян их причина была странной: таиххане гордились древностью своих университетов и ревностно сопротивлялись интеграции образовательных систем Таиххэ и Фаара. Череда межконтинентальных войн началась, когда Республика Таиххэ сбросила авиабомбу на первый открытый на Фааре университет.

– Нам есть в чём позавидовать вашей цивилизации, – сказала Лика. – Уж если воевать, то за образование, а не за древние сказки неграмотных пастухов.

– Вы считаете, что человеку, которому отстреливают голову, не всё равно, делают ли это из-за университетов или из-за древних сказок?

Когда он разговаривал так, насмешливо, зашторив глаза своими длинными ресницами, ей было гораздо комфортнее. Серьёзный Лаи пугал её. С благодарностью подхватив этот ни к чему не обязывающий тон, Лика спросила:

– Вам-то было бы не всё равно, ведь правда?

– Правда, – ответил Лаи, и на этот раз она не могла понять, шутит он или нет.

Телефон в поясе Лаи зазвонил так внезапно и надрывно, что барнардца чуть ли не подбросило на скамейке. Он явно не ждал этого звонка. Кое-как второпях выцарапав капсулу из гнезда, он воткнул её в ухо и замер.

– Лухр, – отрывисто сказал он. – Миила-тафх… Дафия?

Лика увидела испуг в его блестящих влажных глазах. Побелевшая нижняя губа дёрнулась. Дав несколько односложных ответов, он повесил трубку.

– Это Дафия… – барнардец беспомощно посмотрел на Лику. – Он всё-таки узнал… И он уже здесь!

Лаи закрыл ладонью лицо, потом отнял руку. На этой руке у него был перстень-кредитка, и ободок вдавился в скулу до багровой вмятины.

– Останьтесь со мной, – полушёпотом попросил он. – При женщине не выясняют отношения, даже с братом…

Он порывисто вскинул голову, едва не уронив пилотку.

– Веду себя как последний трус, да?

Она видела, что он на грани истерики. Она боялась раскрыть рот. Вечно у неё слетает с языка что-нибудь не то. Её раздирало от чувства собственной бесполезности. Молча пересев на его скамейку, она придвинулась к нему и сжала обе его руки в своих. Внезапно она поняла, что бормочет какую-то бессмыслицу по-русски, вроде: «раз, два, три, четыре – ходит заяц подквартире… вдох – выдох, расслабьтесь… лишь бы не было войны…». Подквартире – почему подквартире? Она опомнилась и перешла на английский.

– Не надо, Виктор. Всё хорошо…

Быстрым, почти вороватым движением Лика приблизила губы к его лицу, чтобы поцеловать его в щёку. Но промахнулась. То ли неверно рассчитала разницу в росте, которая всё равно была, хоть они и сидели, – то ли Лаи наклонился в этот момент, – но вместо щеки она ткнулась губами в замшевую прозелень бритого виска.

Отчего-то её это страшно смутило; и именно потому, что её это смутило, она никак не могла оторвать губы, ощупывая ими жаркую бархатистость и вдыхая резкий запах его лосьона. Когда она всё же оторвалась, то не сразу подняла взгляд на Лаи. Он смотрел на неё с лёгким недоумением. Как я, наверное, глупо выгляжу, подумала она. Но вслух сказалось совершенно другое.

– Какие у вас… виски нежные.

Она вдруг увидела, что Лаи улыбается.

– Поцелуйте второй.

– Что? – вначале она не расслышала.

– Соблюдите симметрию.

Он поменял своё место на скамейке – до этого он сидел к ней правым боком, – откинул локон на затылок и подставил ей левый висок. Лика растерянно склонилась и коснулась его губами. Медленно втягивая в себя свои ощущения, она разобрала, наконец, за лосьоном его собственный запах – не человеческий, скорее мускусный, чем кислый. Она почувствовала, что её бросает в жар, и от этого смутилась ещё больше. Ей не нравилось, что он бреет голову, и в то же время её необъяснимо притягивал этот матовый, зеленоватый висок. У него, должно быть, приятные, мягкие волосы, подумала Лика. Жалко, что проверить нельзя.