часов утра на кухню и приказать Даше, чтобы она принесла мне кофе не в столовую, а в кабинет…

— Женщина все может. — афористически замечает жена. — Она может также плюнуть на негодяя и уйти совсем…

— Пусть она сделает, и негодяй будет очень доволен. Скатертью дорога. Двумя скатертями.

— Договорился! — зловеще резюмирует жена. — Ну, что же… — И сразу начинает плакать. — Боже мой! — с тихим хрустом поламывает она руки. — И это после всех слов… Жену, как бесполезную старую кошку, выгонять из родного дома…

Муж уходит в кабинет и тоже изредка смахивает слезы. Так разговаривают они через каждые три-четыре дня. Осенью, когда раздражены все, — чаще.

И все-таки живут. Проходят недели, месяцы.

* * *

Жена начинает заходить домой переодеться, поссориться с прислугой и позвонить к портнихе. Муж. желая показать, что он домосед и что не он разбивает семью, приходит утром на цыпочках, выписывает еженедельный журнал с приложением и покупает халат, который так долгое время и висит, чистенький, ненадеванный, с магазинным ярлыком на стеганом воротнике.

Жизнь становится еще тяжелее. За случайным совместным обедом горничная докладывает:

— Вам, барыня, барин звонили, а вам — барыня.

Оба прекрасно понимают, что речь идет о Ныряеве и небезызвестной обоим Пальковой, но оба хмуро смотрят на горничную.

— Идите. Что за привычка с разговорами лезть…

Иногда в тишину омертвевшей квартиры врывается резкий телефонный звонок, и жизнерадостный мужской голос, натыкаясь на мужа, весело спрашивает:

— А что, Нина дома?.. То есть г-жа Нуруева… Скажите, что спрашивает Боря.

— Сейчас, сейчас, — зловеще отвечает муж. — Я передам… Боря, говорите? Сейчас, Боря…

В промежутке между его и комнатой жены, куда он несет этот вызов, как остро отточенный каменный топор, желая сейчас же пустить его в ход, — навстречу выходит жена.

— Тут тебе повестку принесли, — с худо скрытой радостью говорит она, — квартирный налог. И странно… На имя некой Пальковой, а послали тебе… С посыльным.

— Это ошибка, — мутно врет он и сразу спохватывается. — А там тебя Боря дожидается у телефона… Это хуже. Беги, не опоздай…

К вечеру расходятся. Оба знают, кто куда идет, но каждый вызывает горничную в коридор и говорит настолько громко, что та боязливо пятится к дверям.

— Я иду в театр… Так и передайте барыне…

— Я иду к Чикаревым, — доносится через две минуты, не менее громко из передней, — если барин спросит…

И так живут. У человека не человеческое, а муравьиное терпение.

К одному из последних разговоров готовятся долго и с ужасом. Жена пьет очень много валерьяновых капель, часто подбегает к зеркалу и густо пудрит нос. Муж ходит широкими шагами по кабинету и, наконец, решительно махнув рукой, идет в столовую.

Уже выходя из своей комнаты, жена начинает быстро шептать сливающееся в одно:

— Я не могу… Я не могу… Я не могу…

И вместо ожидаемых криков муж. услышав это из столовой, отвечает кротко:

— И я не могу. Будет.

— Будет! — эхом отзывается жена.

Тут наступает тяжелая минута. Нужно выяснить, кто из них больше, чем другой, не может. На стороне того и право предъявлять требования. Собственно, никому их предъявлять не нужно, но тогда каждый может считать себя тихим страдальцем, и другому станет совестно.

У жены начинают дрожать уголки губ и в левом глазу поблескивать водянистое пятнышко.

— Мне от вас ничего не нужно… — нарушает она дрогнувшим голосом молчание.

Мужу становится неудобно. К нему быстро возвращается вежливость, холостое джентльменство, и, с клубком в горле, он отвертывается к окну и настаивает:

— Может быть, я вам могу быть чем-нибудь полезен, когда вы… Когда вы… Одним словом, если вам нужны деньги…

— Мне ничего не надо… У меня есть семьдесят два рубля и мелочь. Если бы вы могли…

— О, конечно… Когда и сколько угодно…

Соответствующее характеру молчание.

— Может быть, вы уступите… мне… розовые портьеры из столовой. Я к ним очень привыкла…

— Да разве о таких пустяках…

И вот через четыре часа начинается закладывание вещей.

— Может быть, у барыни нет ремней? — шепотом, слегка приоткрывая дверь кабинета, спрашивает муж. — У меня есть… У нее, кажется, нет…

— Можно войти? — стучится через несколько минут жена в дверь кабинета. — Я хотела вас просить… У вас, кажется, есть лишняя наволочка…

Наволочка у него есть. Отдает. И потихоньку убегает, не хлопая дверью.

* * *

Сила привычки страшнее закона инерции. У инерции есть свои логические законы, у привычки, чем их меньше, тем она работает сильнее.

В этот вечер муж не едет к Пальковой.

— У меня неприятность. — говорит он по телефону неподдельно-грустно, — после расскажу… Съезди одна в кинематограф. Да, да. Конечно, завтра буду.

Отойдя от телефона, ходит по квартире, заходит в пустую комнату жены и почтительно-нежно подымает упавший на пол ночной чепчик.

— Да… да… — шепчет он и произносит вслух, — здорово…

Потом снова подходит к телефону и начинает вызванивать приятелей, с кем бы можно поехать в ресторан. Все. конечно, заняты, и от этого становится еще грустнее. Находится только один, самый неприятный — попрошайка и болтливый.

В ресторане сидят долго, сытые до неприятности, без ухарства или веселья мешая крепкие напитки и длительно напиваясь.

— Скучно, брат, у меня теперь… — заметно пьянея, говорит муж.

— И у меня, — прерывает раскисший приятель, не давая мужу разговориться.

— Разошлись мы с Ниной Петровной-то… Слышал?..

— Петровна? — тупо спрашивает пьяный приятель. — Это кто? Жена?

— Жена. брат…

— Вот так номер… Хочешь еще коньяку?.. Ты скажи только…

— Пусто, брат, в квартире…

К приятелю на секунду подходит сознание, и, борясь с собственной ногой, безнадежно застрявшей где-то внизу, он спрашивает с пьяным вздохом:

— Любишь, значит… Раз пусто-то?..

— Кого? Нину? Я? — возмущается муж. — Да я бы ее собственными руками… Вася… Вася… Сколько мне лет… Тридцать два мне лет… А что она со мной сделала?.. Теперь она со своим этим… Как его… И черт с ней.

На другой день Палькова, пахнущая крепкими неприятными духами, в ажурных чулках и со слегка подведенными бровями, на минуту заезжает к нему на квартиру. Остается до вечера. Заглядывая вместе с ним в комнату жены, осторожно берет с подоконника какую-то яркую ленту и презрительно смеется:

— Это она в волосах носила? Вот мещанка…

— Ты у меня умница, — нежно говорит муж и целует пропахшие духами руки.

— И ты мог столько времени жить с этой…

— Не будем говорить о ней… Ты знаешь, я был еще таким мальчишкой в душе, когда это произошло…

Это, значит, два человека разошлись окончательно. Окончательно. Очень окончательно.

Так мне рассказывали очевидцы.

История первого дневника