я. — «Нахал, оставьте, я иду домой! А он за мной!»?

—      А вот как раз наоборот: «В храм я вошла смиренно богу принести молитву...» Это из Риголетто. Понятно? — торжествующе объявил Валерка. — Слушай, Лёлька, а ведь я на заводе у ваших сколько раз был! И всегда тебя вспоминал. Как мы танцевали с тобой и сидели в «кабинете индивидуальных занятий».

—      Нашел что вспомнить! — сказала я снисходительно. — В партии тебя восстановили?

—      Товарищ, вы газет не читаете. Я же только что назначен управляющим Главсахаром, — сказал Валерка.

Мы помолчали, как бы привыкая к новому положению вещей.

—      Между прочим, мой начальник — он заместитель губернского прокурора, — соврала я.

—      Хай ему грец! — равнодушно заметил Валерка.

—      Ну пока! — сказала я.

—      Пока! — рассеянно ответил Валерка.

Я вернулась к столу. Шумилов ни о чем меня не спросил, а я сама ему сказала:

—      Это друг моего отца. Он управляющий Главсахаром.

—      Ну? — произнес Шумилов без интереса.

Стоял август. Над белыми камнями Одессы плыло неприкрытое оранжевое солнце. В конце каждой улицы синело море. В гавани картинно застыли суда, сошедшие со страниц романов Джозефа Конрада. Уличные продавцы выкликали свой товар музыкальной скороговоркой, как в оперетте: «Ах вот сочный, спелый грюш», «А вот рас-кошный слив!»

Дюк Ришелье смотрел со своего пьедестала недоуменным взглядом — Одесса, город контрабандистов, международных шпионов, негоциантов и бездельников, уходила в прошлое под грустные мотивы нэповских романсов: «А у меня больная мама, она умрет, когда растает снег...»

Каждый вечер мы прогуливались по набережной, бродили в нарядной, по-южному говорливой толпе, молчали. Потом к нам подходила Жанна, оживленная, настороженная.

В какой-нибудь кофейне, где в общем шуме можно было спокойно вести тихий разговор, мы слушали ее сбивчивый, нервный шепот. Арест Лямина-младшего не особенно огорчил его отца. «Поди докажи, что он не случайно получил эти деньги от покупателей!» — резонно заключил Лямин-папа.

И ни с кем Жанну не свел, и ничего нового ей не открыл.

Но заботу Жанны он оценил в полной мере.

—      Придется вам, детка, взять на себя кое-какие хлопоты, — сказал он ей. — Если сына даже выпустят, он уже не работник.

—      Лямина придется освободить, — сказал Шумилов.

—      Что? Заведомого фальшивомонетчика?

—      Кем он изобличён? — холодно спросил Шумилов.

—      Как кем? Жанной!

—      Нет, Жанна всякий раз получала фальшивые червонцы от Софьи Яковлевны.

—      Но Жанна знает, что Софье Яковлевне привозил их Лямин!

—      Это называется косвенным доказательством, и этого мало для суда.

—      Значит, прав был Лямин-старший: мы выпустим сына и преступники останутся безнаказанными?

—      Да, если не добудем новых доказательств. Прямых, а не косвенных.

Нет, я ни за что не хотела мириться с таким положением!

—      Прямым доказательством могло бы быть признание Лямина-сына... — осторожно начала я.

—      Нет, — отрезал мой шеф, — признание, ничем не подкрепленное, ничего не сто́ит в глазах суда. На процессе обвиняемый откажется от своих показаний. Лучше прекратить следствие, чем выходить на суд без улик,

Первый раз я в душе осудила Шумилова. Мы ничего не добились, введя в игру Жанну. Нам решительно не везло. Все было плохо.

Но через месяц Жанне позвонили из Одессы. Лямин-старший предлагал ей выехать в маленький городок Тарынь, где ее встретят на вокзале, узнают по описанию и по условному знаку: у нее должна быть в руках нотная папка.

Тем же поездом выехали и мы с Мотей. Жанну встретила на вокзале пожилая, хорошо одетая дама. Мы проводили взглядом обеих женщин, не спеша прошествовавших в боковую улицу, — кажется, дело сдвинулось в мертвой точки!

Вечером на условленное место Жанна не пришла. Контрольное свидание было у нас назначено на следующий день в маленькой кондитерской на перекрестке двух бойких улиц. Но Жанна не появилась и здесь: старуха ее не выпускала, это было ясно.

В обусловленный заранее день мы выехали на вокзал к поезду и сразу же увидели Жанну с той же дамой. В руках у Жанны был чемоданчик. Старуха несла другой.

Усаживая Жанну в купе, дама передала ей и свой чемодан. Не дождавшись отхода поезда, дама махнула рукой стоявшей у окна Жанне и была такова...

Поезд тронулся. Мы встретились в вагоне-ресторане, в котором кормили пшенным супом с воблой и пшенной же кашей с маслом, напоминавшим машинное.

—      Ничего похожего на стол мадам Горской, — сказала Жанна.

Мы не очень внимательно слушали ее рассказ о богатом доме Серафимы Ивановны Горской и о ее дочерях, уверенных, что их мать занимается торговлей фруктами. Нам не терпелось узнать, что происходило в самом «логове»... Нет, никакое это не логово! И ничего там не происходило. У Серафимы Ивановны был приготовлен для Жанны чемодан. «Очередная партия товара», — сказала мадам Горская.

А деньги? Фальшивые деньги были тут как тут. В чемодане, в пакетах из плотной бумаги, прошитой суровыми нитками.

Странная командировка выпала нам с Мотей: мы съездили за «партией» вопросительных знаков, если пользоваться словарем мадам Горской. С кем связана Горская? Этого уголовный розыск на месте установить не смог.

Шумилов велел мне выписать из камеры вещественных доказательств все партии фальшивых червонцев.

Взяв образцы из всех трех, Шумилов принялся изучать их под сильной лупой. Потом он подозвал меня:

—      Видите?

Да, я видела абсолютно схожие бумажные деньги, отличающиеся от настоящих чем-то неуловимым в исполнении водяных знаков.

—      Не то, — остановил меня Шумилов, — они все имеют один и тот же дефект.

— Какой?

—      Присмотритесь: обрыв хвостика в букве «е» и пятнышко над буквой «о».

Да, действительно, это было.

—      Ну и что?

—      А то, — с торжеством заявил мой начальник, — что они все сделаны в одном месте!

—      Допустим. Но мы все равно не знаем, в каком.

—      Легче найти одно место, чем два или несколько!

Нет, я решительно осуждала Шумилова. Все это было каким-то крохоборством, какой-то бесплодной игрой ума.

—      Но почему вы решили, что именно в Тарыни делают фальшивые деньги? А не в Одессе, скажем?

—      В Одессе фальшивые деньги появились в обращении, а в Тарыни — нет.

«Убийственная логика!» — про себя отметила я и сказала, потеряв терпение:

—      С таким же успехом можно предположить наличие шайки фальшивомонетчиков в любом городе, где не появляются фальшивые деньги.

Шумилов не обиделся, а серьезно ответил:

—      В ваших рассуждениях есть логический провал: Тарынь имеет нечто, заставляющее искать именно тут.

—      Что же именно?

—      Мадам Горскую с пакетами из плотной бумаги.

Шумилов вытащил из ящика стола один из знакомых уже мне пакетов и подал мне лупу.

—      Что вы видите? — спросил он.

—      Какую-то стертую, еле заметную надпись: «12 гроссов».

—      Вы когда-нибудь слышали, чтобы деньги считали на гроссы?

—      Н-нет...

—      Значит?

—      Значит, использовались пакеты от чего-то другого...

—      Что считается на гроссы? Браво! Пишите письмо в милицию в Тарынь. Пусть немедленно сообщат, какие фабрики у них имеются. Может быть, карандашная?

Вскоре мы получили ответ. В Тарыни имелась только одна фабрика: пуговичная. Она принадлежала молодому, энергичному дельцу Варскому. Рабочих