Ребенок Тима умер. Женское чрево, которое должно было стать его первым домом – самым главным и самым уютным, исторгло его как нечто недостойное жизни. Тем самым частично был истреблен и сам Тим, и кровь его предков. Все это было жестоко убито безо всякой причины, развеяно в пыль, уничтожено невидимой рукой, которая однажды запятнала нежное тело его возлюбленной, испоганила его своим прикосновением.

Боль, невыносимая сама по себе, разрывавшая его сердце, заставляла его еще и думать о крушении всех его надежд, крушении его семьи, его будущего. О крушении всего того, во что он верил, что считал в своей жизни дорогим и близким. Каждой клеточкой своего тела он ощутил триумф смерти над жизнью, торжество измены над любовью.

Теперь ему стало все понятно. Теперь тайна раскрылась ему. Та страшная тайна, которая подтачивала его счастье все эти годы. Годы сомнений и борьбы за любовь.

С хладнокровием, которое удивило его самого, Тим прикрепил медицинскую карту обратно на стену над кроватью Лауры. Затем он опустил глаза на свою жену. В его взгляде сквозил страшный приговор. В его свете она предстала перед ним такой, какой он ее никогда не видел. Теперь ему была открыта истина, которую она так долго и так ловко скрывала от него, которую ей удавалось прятать от него даже на супружеском ложе… Но она оказалась недостаточно хитрой. Вышла промашка, и он ею воспользовался. Тайна перестала существовать для него. Теперь он знал все. И сила этого знания, которая пробивала сейчас себе путь в тайниках его души, однажды обрушится на нее.

Он медленно поднялся со стула, подхватив с его спинки свой пиджак, и вышел из палаты, оставив за своей спиной безмятежно спавшую Лауру.

Диана находилась в зеленой комнате городской телевизионной студии и ждала момента, когда начнется ее интервью, которое должно было быть записано для выпуска вечерних новостей.

На ней был классический костюм «нореаль». Просторный, с красивыми линиями. В дополнение к нему было несколько ниток жемчуга и жемчужные сережки. Она была элегантна, естественна и вполне соответствовала приличествующему для нее имиджу светской дамы, которая выбрала в середине дня минутку для того, чтобы непринужденно поболтать с прессой.

Она наперед знала, как будет проходить это интервью. Ее спросят, какое участие принимает она в кампании по избранию Хэла в Сенат, чем помогает, за что отвечает. Какие у нее уже есть планы в связи с намечающимся переездом в Вашингтон. Чем она больше всего восторгается в своем муже и гордится после его великолепного появления в программе «Вашингтон сегодня».

Теперь, когда шансы Хэла быть избранным заметно увеличились, ее просто закидывали предложениями о подобного рода интервью. Никто уже не сомневался в том, что вскоре она станет самой красивой в Штатах женой сенатора, звездой Вашингтона и славной представительницей нью-йоркского общества в политическом мире всей страны. В связи с этим журналисты охотились за ней ничуть не меньше, чем за самим Хэлом.

Диана попыталась выбросить из головы все посторонние мысли и сосредоточиться на ожидавшемся с минуты на минуту интервью. В течение всего последнего часа она отчаянно боролась с тем эффектом, которые оказали на ее организм принятые двести миллиграммов эквинила и два стакана водки. Она чувствовала себя фигуристкой, которая ступила на коньках не на лед, а в слякоть. Предательский препарат, благодаря которому она должна была прийти готовой к серьезному испытанию, ожидавшему ее впереди, наоборот стал отнимать у нее последние силы и провоцировать страх перед интервью.

Со времени той ночи, которая последовала за шоу «Вашингтон сегодня», жизнь Дианы сорвалась с наезженной колеи. Когда Хэл оттолкнул ее столь неожиданно и резко в тот самый момент, когда они уже подошли к акту любви, она поняла, что произошло нечто страшное. В ту минуту она потеряла последнюю толику самоуважения. Она заподозрила, что он угадал ее состояние, а может быть, даже нашел бутылку в ванной…

Как бы там ни было, а ей стало совершенно ясно, что он не хочет ее. В самом факте его отказа от ее тела содержалось что-то жалкое и презрительное. Проснувшись на следующее утро, она обнаружила, что лежит в постели одна.

С того дня ответственность ее положения жены кандидата в сенаторы утроилась, а ее способность нести эту ответственность так уменьшилась, как никогда прежде. У нее создалось впечатление, что она окончательно разошлась с Хэлом во всем. А в это время их со всех сторон приветствовали как идеальную пару.

Ложь теперь стала невыносимо давить на Диану. Она всю свою жизнь лгала, но почему-то надеялась, что, став ее мужем, Хэл положит конец ее обману и самообману.

И он помогал ей удерживаться в рамках. Но теперь… Теперь у нее остались только водка и транквилизаторы, которые дарили ей весьма сомнительные удовольствия, зато дань за них требовали непомерную. Они давали опору ее ногам, но она-то хорошо знала, что эта опора больше смахивает на зыбучие пески. Они обеспечивали ей голос, которым она могла отвечать на вопросы интервьюеров, этих противных, ухмыляющихся молодчиков. Но в этом голосе стало много осечек, проглатывания звуков, запинок… Все это Диана видела как на ладони. Это ее ужасало. Но еще больше ее ужасала мысль о том, что это, возможно, видно не только ей, но и окружающим…

Транквилизаторы были ее излечением и ядом, благодатью и проклятьем. Она бы на все пошла, лишь бы бросить их и зажить снова нормальной жизнью…

Впрочем, она понимала в глубине души, что никогда не жила нормальной жизнью. Ей не к чему было возвращаться. Обман и самообман стали самой тканью ее существования. Определенно, ей не к чему было возвращаться…

Теперь вот и Хэла рядом с ней не было. Она томилась одиночеством.

До интервью оставалось пять минут. Она огляделась вокруг в этой зеленой комнате. Заваленные журналами столы, продавленные диваны, успокаивающие сюжеты постеров на стенах – картинки для туристов, тусклый кофейник, тарелка с печеньем. Она давно была знакома с зелеными телепомещениями. Они всегда угнетающе действовали на ее психику. Продюсеры, казалось, извлекали какое-то странное удовольствие, даже не пытаясь придать таким комнатам хотя бы легкий намек элегантности. То, что появлялось на экранах телевизоров, по сути было чистой и грубо сработанной иллюзией. Все, что располагалось за кадром телекамеры, было грязно, разбито, раскидано, тускло, выглядело убого и отвратительно. Как будто специально.

Диана от нечего делать потянулась к одному из журналов, когда раздался стук в дверь. Она ответила. Тогда дверь приоткрылась, и в образовавшемся проеме показалось прыщавое лицо курьера телестудии.

– Миссис Ланкастер? – спросил он.

– Да.

– Вам пакет, мэм.

Он вошел в комнату и передал ей из рук в руки жесткий большой конверт. На нем не было ни почтовой марки, ни обратного адреса, только ее имя, выведенное крупными печатными буквами.

Курьер ушел, даже не попросив ее расписаться в получении.