год была очень сырой и дождливой, от принцессы Сибиллы прибыл гонец. Упав королю в ноги, он сообщил ужасную новость: Гийом де Монферра умирает, сраженный болезнью, которой врачи толком не могут определить. В письме от безутешной молодой жены говорилось, что его могли отравить...

Бодуэн не колебался ни мгновения: он объявил, что отправляется в Аскалон, и послал за своим лекарем, Жоадом бен Эзрой, решив взять его с собой. Разумеется, его решению дружно воспротивились, и общее недовольство высказал на этот раз Гийом Тирский.

— Ваше Величество, вы без нужды подвергаете себя опасности! Аскалонские врачи ничем не хуже вашего, и я совершенно уверен, что графа превосходно лечат и за ним прекрасно ухаживают. Вы должны заботиться о собственном здоровье!

— Мое здоровье? Что, по-вашему, может быть хуже, чем проказа? Гийом — мой брат по духу и по душе. Я сам выбрал его, чтобы оставить ему королевство. Я хочу, — он с нажимом произнес это слово, — поехать к нему и оказать всяческую помощь, какая только возможна. Ему и моей сестре, которая сейчас в полном отчаянии. Если его отравили, я прикажу начать расследование, чтобы наказать виновного, а если это обычная болезнь, — мы будем всеми средствами с ней бороться и обращать наши молитвы к Господу. И, в первую очередь, я стану молиться о том, чтобы Господь сохранил для моего королевства ту великую надежду, воплощением которой стал Гийом. Я поеду верхом и с небольшой свитой — большая помешала бы мне двигаться быстро. Я хочу выехать через час!

Бодуэн любил Аскалон, свой родной город, и пусть воспоминания раннего детства со временем стали немного расплывчатыми, но всякий раз, когда он туда возвращался, и при жизни отца, и позже, он испытывал радостное чувство при виде огромного кургана, увенчанного белыми стенами. Город спускался с него к порту и синему морю, вода в котором в этом мягком климате круглый год была одинаково теплой. Кедры и пальмы укрывали весь город прохладной тенью, и казалось, что крепостные стены заключают в себе столько же садов, сколько и домов. Кроме того, на склонах этого холма в виде перевернутой чаши, сложенного из остатков городов, которые сменяли друг друга на этом месте, иногда попадались развалины, казавшиеся ему трогательными. Ему нравилось, глядя на эти следы истории, представлять себе ушедшие цивилизации, унесшие с собой свою тайну. Это было идеальное место для медового месяца. Бодуэн и представить себе не мог, что Сибилла, графиня Аскалона и Яффы, могла переживать здесь такой ужас. Графский дворец, некогда выстроенный Фатимидами, у которых город был отнят в 1153 году, был полон света, создан для роскошной жизни и пленял красотой, свойственной богатым восточным жилищам; но когда король и его свита туда вошли, им показалось, будто свет покинул это помещение, и даже аромат цветов исчез, заглушённый тяжелым запахом испражнений, который не могли развеять дымившиеся кадильницы.

В спальне Гийома запах был попросту нестерпимым. Врачи в черных одеждах хлопотали вокруг ложа, на котором покоился больной, а служанки как раз вытаскивали из-под него грязные простыни и меняли их на свежие. Все говорили одновременно и обильно жестикулировали, как это свойственно жителям Средиземноморья. А среди этого гвалта лежал несчастный Гийом, совершенно обессилевший и пожелтевший, как лимон; казалось, его истощенное тело плавает внутри кожи, прежние крепкие мышцы словно растаяли.— Король!

Это слово, которое Тибо выкрикнул во всю мощь глотки, упало, словно камень в лягушачье болото. Люди в черных одеждах бросились врассыпную, и Бодуэн, не удостоив их даже взглядом, направился к постели и наклонился над больным.

— Брат мой, — тихо и ласково сказал он, беря его руку в свои, обтянутые перчатками, — видно, что вам совсем плохо. Что с вами?

Несмотря на свое жалкое положение, Гийом попытался улыбнуться.

— Мне кажется, у меня внутренности гниют... я, не переставая, опорожняюсь...

Один из лекарей нашел в себе смелость приблизиться, снизу вверх вглядываясь в лицо юноши, о котором говорили, что он прокаженный... и должно быть, это было правдой, если судить по вздувшимся надбровным дугам, где кожа стала чешуйчатой.

— У него непрекращающийся понос, Ваше Величество, но в городе есть и другие случаи заболевания. Господин граф, должно быть, выпил грязной воды...

— А графиня, моя сестра? Она не заразилась?

— Нет, слава богу! Она больше не входит в эту комнату с тех пор как... с тех пор...

Он подыскивал слово для обозначения длительности отсутствия Сибиллы, но король, с жалостью глядевший на лицо зятя, увидел, что по его щекам внезапно потекли слезы, и все понял сам:

— Уже давно, верно? С начала болезни?

— Мы... мы сами ей настоятельно это посоветовали! Молодая графиня должна заботиться о ребенке, которого она носит, — затараторил врач, вдруг сделавшийся словоохотливым и явно напуганный резким и повелительным тоном короля.

Но тот, жестом приказав ему замолчать, только пожал плечами.

— Такого рода болезнью нельзя заразиться, — сказал он, обтирая вспотевший лоб больного и произнося слова ободрения и любви.

Поведение Сибиллы его нисколько не удивляло. Его привязанность к сестре — как и любовь к матери — были лишены иллюзий. Он знал, что Сибилла — пустая и легкомысленная, жаждущая наслаждений и беспредельно эгоистичная. Ребенок, которого она носила, служил для нее идеальным оправданием, но даже и без него она при появлении первых же симптомов болезни отдалилась бы от Гийома. Она слишком дорожила своей красотой!

Тем временем Жоад бен Эзра, личный врач Бодуэна, наклонился над больным, чтобы его осмотреть. Молодой король доверял ему полностью, потому что этот еврей, изгнанный из Испании солдатами Юсуфа Аль-Мохада, был, как и Маймонид, с которым он вместе учился, человеком мудрым и знающим. Жоад, седой, коротконогий, с круглым аккуратным животиком, с густыми бровями и подстриженной бородой, говорил мало и медленно. Остальные врачи даже и не пытались к нему присоединиться, он же, закончив осмотр, выпрямился и проговорил.

— Здесь есть что-то еще...

— Что ты хочешь этим сказать?

— Дизентерия не дает такого сильного жара, таких кровотечений и красных пятен, какие я обнаружил у него на теле.

Король испуганно взглянул на врача, и Жоад бен Эзра мгновенно понял, какая ужасная мысль мелькнула у него в голове. Стараясь успокоить Бодуэна, он положил руку ему на плечо:— Нет. Этого у него нет. Если вода действительно заражена и если есть другие больные, возможно, у него то, что по-гречески называется τύφος[42]. В таком случае графиня правильно делает, что