и много рисунков. Например: сердце с цифрой 6 внутри.

Вдруг под самые стены заведения подкатил автобус, да какой! Огромный и с надписью «TV Holland» аршинными буквами. Длинный раскрыл окно и крикнул им что-то по-английски, я не успел разобрать. Тут и первый голубь подоспел. Весь день они снимали нас и бедных птиц. Часть голубей, попородистей, подвез еще на рафике какой-то сморчок. Любопытные медсестры сновали вокруг дюжих, прикинутых телевизионщиков. Весь персонал был предупрежден заранее.

«Что это было, черт побери?» — спросил я у Дим-Димыча, когда все кончилось. «Да шут его знает. Какая-то «акция». «Голубиная почта» называется. Этот длинный — какой-то известный авангардист, Семенов-Цвет его фамилия». К моему стыду, я не знал такого. В тот же вечер он, раздав нам мелкие подарки, сигареты и т. д. и попрощавшись с каждым за руку, исчез.

Дим-Димыч раскрыл мне глаза на некоторых экспонантов нашего зверинца. Он показывал мне подпольного миллионэра с уже приросшей, как говорится, маской дебила с выпученными губами. Наоборот, мой знакомый Илюша с грустными глазами, отдававший друзьям и родственникам распоряжения, куда поместить валюту, оказался простым инженером, живущим с женой и ребенком в коммуналке. Это была своеобразная мания величия.

Я убедился очередной раз в своей непобедимой ни возрастом, ни опытом наивности. Моего друга-физика держали здесь не потому, что он разговаривает с атомами и частицами — это не социально опасно. На этом настаивала его жена, та, которую я тянул в туалете, ей нужна была квартира, чтобы жить там с любовником-грузином.

Я поговорил с Верой по-хорошему, и мы уладили этот вопрос. На время моего пребывания здесь я дал ей ключи от квартиры, предупредив: «Музыку не включать, цветы и напитки не трогать, приносить с собой. Узнаю, убью: не забывай, где мы находимся». Вера расцеловала меня, Дим-Димыча и Саню. Она не отказала Дим-Димычу в одной просьбе, и вскоре Саня был отпущен на неопределенный срок (так как неопределенным было время моего здесь пребывания). Она забирала его, мужа, с цветами, она, безусловно, любила его по-своему. Сука, что говорить, но отчасти я ее понимаю: Саня настолько не принимал Эрос ни в платоновом, ни в каком другом смысле, что даже забивался в угол, когда включали телевизор и все население, и я, в том числе, приветствовало дикторшу столь бурным шквалом улюлюканий и паханых волеизъявлений, что сходился послушать персонал со всего этажа.

Что касается фарисея-книжника, с которым мы спорили до хрипоты о сравнительных достоинствах борхесовских новелл, то он действительно был жуликом, но Островского не переписывал, а как все, просто инсценировал несколько суицидных попыток.

Уже перед моей выпиской приключилась неприятная история, за которую даже попало нашему Димычу. Они выписали лже-миллионера домой, к больной жене. Он вроде вылечился, вышел на работу. Потом, как-то придя домой, открыл настежь окно и, взяв на руки трехлетнюю дочь, шагнул туда с восьмого этажа.

КВАРТИРА 37

Толик валяется в кровати на не стираной уже месяц простыне. На потолке ни одного светлого пятна — все отключены.

Наконец он заставляет себя встать. Достает яйцо из печки. Уныло ковыряет ложкой месячной давности йогурт. Включается алерт, радостным голосом напоминая ему, что Толик ест слишком много сладкого, от дальнейшего приема сахаросодержащих стоит воздержаться. Толик бесцветно матерится. Больше всего ему хочется завалиться обратно в сбившуюся постель.

Все же он заставляет себя подойти к столику. Он крошит хлебную труху в ванночку.

Помочившись в углу и включив очиститель, Толик берет валяющийся на столе пульт мексиканских цицеро. Нажимает кнопку Луис. Из угла комнаты еле слышно звучит «Ах, мой милый Августин». Толик не понимает, откуда звук, увеличивает громкость кола. Ага, Луис забился под кресло, где свалены обложки фильмов. Вытаскивает обложки, и мелодия звучит сильней, но вытащить Луиса все же не удается: щель за стеллажиком слишком узкая. Тяжело вздохнув, Толик возвращается в комнату, ищет в складках простыни пульт, находит и, в полном вооружении, продолжает поиски. Августин звучит из той же щелки. Толик включает подсос, и магнитик вытягивает Луиса на поверхность. Он осторожно берет его за лапки и несет к ванночке с крошками. Посадив в середину, включает замедлитель и звук. Луис вскидывает крылья и приветствует по-испански:

— Хола, амиго!

— Здорово, коли не шутишь.

— Последний анекдот: приходит…

— Не надо анекдот. Тошнит уже от вашего веселья.

— O-о, амиго перепробовал виски…

— Дурак. Помолчи немного.

Луис замолкает. Не спеша он продвигается к краю ванночки. Толик щелчком возвращает его на место. Таракан вскидывает крылья, однако молчит.

— Что замолк?

— Хола, амиго!

— Хола-хола. Прекрасная сегодня погода, не правда ли?

— Сегодня ожидается потепление…

— Заткнись.

Луис обиженно замолкает, молча подбираясь к краю ванночки.

Щелчок, Луис вскидывает крылья, падая на середину.

— Ты нам нужен, Луис. Мы любим и ценим тебя.

— Спасибо, Толик, ты очень хороший.

— Щас прослежусь.

— Не понял?

— Прослезюсь.

— Не понял?

— Еще б ты понял, куриные мозги.

— Куриные мозги? Ты очень остроумный, Толик.

Под шумок Луис подползает к краю ванночки и, перевалившись через край, со стуком, усиленным микродинамиком, падает на стол спиной вниз. Отчаянно суча лапками, вращается на спинке.

— Что, тяжко, брателла? А никто не говорил, что будет легко.

— Жизнь пройти не поле перейти.

Луис переворачивается на живот и направляется не спеша к краю стола.

— Ща ебнешься и последние мозги сломаешь.

— Луис очень неглуп. Не правда ли?

— Неправда. Сломаешь мозги, пеняй на себя.

— Куриные мозги. У меня очень остроумный амиго.

Падает на грязный пол.

— Все-таки навернулся, космонавт херов. Ну, что?

— Хола, амиго — приветствует Луис с полу.

— Смотри-ка, не растерял мозги. Везука.

— Не понял?

— Еще бы ты понял. Словарь пидарасы составляли, нет там ни хуя.

— Не надо ругаться, амиго. Тебе не идет.

— Во, это есть, смотри-ка. Откуда ты знаешь, что мне идет, а что не идет, гандон?

— Не понял?

— Тупой ты,