– А раньше она как жила с этими своими экстрасенсорными способностями? Я так понимаю, прежде у нее над головой мотыльки не порхали! – с непонятной злостью спросил Матвей. Ох, чуяло его сердце, отрабатывать деньги теперь придется по полной программе. Не просто так Ставр завел этот разговор.

– Скрытые таланты, – усмехнулся собеседник. – До поры до времени дремали, а потом бац – и проснулись!

– И где случился этот «бац»? Уж не на болоте ли? – Матвей нахмурился, в подробностях вспоминая рассказ Петровича. – Слушай, братишка, а не ты ли, случайно, тот пропавший мужик, который на болото ушел и не вернулся?

– Люблю сообразительных ребят! – Ставр расплылся в широкой улыбке. – Не зря я на тебя ставку сделал, не прогадал.

– Ну это как сказать. – Матвей загасил до фильтра выгоревшую сигарету. – Прогадал или не прогадал, я тебе скажу, когда ты мне расскажешь, что там на болоте такое приключилось.

– Расскажу. Затем и пришел. – Ставр жадно втянул ноздрями сигаретный дым.

– Курить хочешь? – спросил Матвей, подталкивая к нему пачку.

– Завязал, братишка. – Ставр развел руками. – Со всеми земными радостями завязал. Скука смертная!

– Хорошо тебе, а я вот, наоборот, развязался. Ну так что там, на болоте? Кстати, что ты там делал?

– Что делал? – Ставр обвел кухню задумчивым взглядом. – Работал. Работа у меня, понимаешь, такая.

– Какая?

– Старательская.

– Копатель, значит?

– Я бы даже сказал, черный копатель. Потому как все нелегально, без бумажек.

– И много накопал?

– В тот раз немного, пару наградных крестов, автомат, часы наградные. Даже, прикинь, неразорвавшуюся гранату.

– Круто, – без особого восторга сказал Матвей. – А Алена тут при чем?

– Я сказал, неразорвавшуюся? – Ставр вдруг сощурился. – Соврал! Разорвалась граната. Прямо у меня в руках. – Он растерянно посмотрел на свои широкие, короткопалые ладони. – Прикидываешь, братишка, я же стреляный воробей, я про эти чертовы железки все знаю, а тут вот облажался…

– Ранило? – спросил Матвей без особого, впрочем, сочувствия. Если и ранило, то не сильно. Вон он какой здоровенный!

– Хуже, братишка. – Ставр отклеился от подоконника, подошел почти вплотную. – Убило…

К деревне Ася вышла только к вечеру. Время на болоте иногда текло как-то по-особенному. Это еще батя подметил. Рассказывал, бывало, кажется, что всего пару часов провел, а как выберешься, так и выходит, что уже весь день позади. Вот и с ней сегодня так же. Вроде бы шла привычной дорогой, не останавливалась, не блуждала, а гляди ж ты – темень на дворе.

Короткая дорога к деревне вела через поселковое кладбище, но Ася предпочла зайти с другой стороны. Теперь, когда мертвые знали, кто она такая, жить стало тяжелее. Они все время ее о чем-то просили. Чаще всего просьбы эти были простыми, почти земными, но как ей, с ее и без того дурной славой ведьмы, передать живым послания с того света?! Кто ей поверит? А если даже и поверит, то не станет ли это последней каплей, окончательным доказательством Асиной ненормальности? Нет уж, лучше сделать крюк, но обойти погост стороной. Особенно сегодня, когда Морочь едва не выпила из нее все силы.

В деревне царила мертвая тишина. Это раньше, в мирные времена, до середины ночи на улице были слышны веселые голоса и громкие звуки гармошки, но сейчас все изменилось, селяне старались лишний раз не высовываться со своих дворов, спать ложились рано, гасили в хатах свет, словно верили, что без света фашистские нелюди их не найдут…

Неладное Ася почуяла, едва вошла во двор, точно с головой окунулась в стылое облако затаившейся опасности. Свет в окне не горел, и это было странно. Мама не ложилась спать до Асиного возвращения, и свечу не гасила, всегда оставляла на окошке. Свет от этой свечи грел выстуженную Асину душу, ненадолго возвращал в беззаботное детство, туда, где не было войны, где папа был самым лучшим лесником района, а мама – первой красавицей и хохотушкой. Сейчас свеча не горела…

Она все еще колебалась, не решаясь заходить в хату, когда дверь распахнулась и на крыльцо выскочила мама, босая, простоволосая…

– Асенька, беги! – Ее отчаянный крик разорвал тревожную тишину, эхом заметался в ветвях старого вяза. – Беги, донька!

Ася еще ничего не понимала, но ноги уже несли ее прочь от родного дома. До тех пор, пока за спиной не послышался одинокий выстрел. Она замерла, боясь оглянуться, уже зная, что там, за спиной…

Они приближались неспешно, поигрывая автоматами, ухмыляясь и переговариваясь. Четыре немца, сытых, довольных, развлекающихся стрельбой в беспомощных женщин. За их спинами, Ася видела это особенно четко, стояли те, чьи жизни они отняли. Они смотрели с укоризной на фашистов и с грустью на Асю. И мама… мама тоже была среди жертв. Простоволосая, босая, с лицом торжественным и лишь немного удивленным, она шагнула через строй автоматчиков, подошла к Асе.

– Не уберегла я тебя, донька. – Мама хотела было погладить Асю по щеке, но, точно опомнившись, отдернула руку. – Ты прости меня.

– Мамочка… – Нет, это она не уберегла, не замечала седины в некогда смоляных маминых волосах, углубившихся морщин, горьких складочек в уголках губ. Думала только о себе…

– Не плачь, Асенька… – Ее уже мертвая мама попыталась заступить дорогу немцам. Безуспешно…

– Прощай, мама. Я люблю тебя. – Ася еще успела увидеть обнадеживающую улыбку на мамином лице перед тем, как на затылок обрушился удар, и она сама стала ни живой ни мертвой…

Ася пришла в себя от холода, застонала, затрясла головой, открыла глаза. Можно было не открывать: вокруг царила кромешная тьма. Тьма, холод и сырость… Где-то совсем рядом слышался размеренный звук падающих капель, необычайно громкий в этой темноте.

Погреб! Скорее всего, немцы бросили ее в какой-то погреб. Раз не убили сразу, значит, станут пытать. Мысль эта была стылой и равнодушной, ухнула в ноющей голове набатом и исчезла. Ася села, пошарила в темноте вокруг себя. Рука наткнулась сначала на пук отсыревшей, прело пахнущей соломы, потом на что-то деревянное. Деревянное было лестницей, ступеньки которой убегали вверх и упирались в крышку люка. Борясь с тошнотой и головокружением, Ася взобралась по лестнице, без особой надежды попробовала открыть люк. Заперто.

С тихим стоном она опустилась на подстилку из соломы, закрыла глаза. Наверное, нужно было поплакать, выдавить из души хоть малую часть скопившейся в ней боли, но слез не осталось. Гулко ухало сердце, капала вода, отмеряя оставшиеся Асе минуты, а девушка все сидела, подтянув к подбородку колени, всматриваясь в темноту.

Она так и не поняла, сколько прошло времени до того момента, как лязгнул замок и в ее темницу ворвался яркий сноп света.