вроде того… Эти невежды заслуживают обмана. Даже школьники знают, что Чехословакия находится в центре Европы.

– Если они заглянут в атлас, то перестанут верить твоим оправданиям.

– Никто не будет возмущаться, потому что прибытие тракторов никого не обрадует. Какое применение они найдут им дома? Им хватит ума не использовать их в сельском хозяйстве, поскольку общеизвестно, что единственной рентабельной культурой является кока. Большинство клиентов купили продукт, чтобы прикинуться крестьянами и взять стимулирующий заем на посевную, который выдает министерство. На полученные деньги они покупают роскошные машины или делают инвестиции в черный рынок. Короче говоря, меня никто не будет беспокоить.

– Дела ты ведешь гениально, – сказал я.

– Отцовская кровь дает о себе знать. Не понимаю, как он только мог заподозрить, будто я сын булочника из пекарни на углу.

Из всех, кого я знал, Пабло обладал самым корыстным умом, настоящим игровым автоматом, установленным в человеческой голове. Но талант не гарантировал ему успеха, наоборот, итогом всех его начинаний был крах. Не было таких легко осуществимых спекуляций, которые Пабло не провалил бы с треском. Однако ничто не могло убавить его оптимизма и желания пуститься в новую аферу.

Заварив кашу, Пабло обычно делегировал полномочия какому-нибудь подчиненному, как сейчас, например, заниматься импортом тракторов поручил мне. В свою очередь, я переложил ответственность за это дело на рыжеволосую секретаршу.

Пабло занимался верховой ездой, играл в карты или развлекался с проститутками. А я в это время сочинял витиеватые сонеты для Хулии, которые, не перечитывая, кремировал с помощью зажигалки «Дюпон».

В пригороде у «Агри-Интернасиональ» был склад, который я присвоил и превратил в полигон любовных стрельбищ. Под навесом издыхали шесть проржавевших бесхозных тракторов, которые Пабло раздобыл непонятно как. Большую, чем навес, ценность представляла сторожка несуществующего охранника, где я обнаружил полутороспальную кровать, застеленную обманчиво-чистым бельем, от контакта с которым мы заразились чесоткой, словно клиенты самого дешевого борделя.

Какое приятное жжение она вызывала! Продление акта любви. Почесываясь, я вспоминал о Хулии и веселился тому, что разделял с ней страстный зуд. Чтобы продлить это удовольствие, я пренебрегал лечением.

– Какая, к черту, романтика! Что забавного ты нашел в чесотке? – спросила меня Хулия.

– Общие проблемы объединяют влюбленных…

Я даже перестал принимать лекарства, чтобы наслаждаться этим божественным пощипыванием.

Ее глаза яростно заблестели, и она сказала:

– Подлец! Я никак не могла понять, почему не могу вылечиться. Я прокипятила одежду. Поменяла постельное белье. Мазалась вонючими лосьонами. И все напрасно! Теперь понятно почему. Мой романтичный кавалер даже ванну не принимает. И при каждом объятии осыпает меня этой дрянью. Не прикасайся ко мне! Я сейчас же ухожу домой. Чтобы я не видела ни одного комариного укуса на твоей коже, когда встретимся в следующий раз.

Я расстроился. Было очевидно, что Хулия меняется. Она больше не довольствовалась «раем в шалаше». Мы выросли. От детства нашей любви остались воспоминания и альбом с разноцветными презервативами. Наша страсть вступила в эпоху зрелости. Хулия начала принимать контрацептивы, вызывавшие у нее головные боли, тошноту, приступы плохого настроения, отеки ног, учащенное сердцебиение, риск тромбофлебита, из-за которого ей пришлось бросить курить, ненависть к мужчинам. Ей взбрело в голову, что она проститутка. Она старалась убедить меня в своем грехопадении, в том, что превратилась в неразборчивую и оттого несчастную девушку.

– Давно я не чувствовала себя такой вульгарной и продажной. До тебя только Роли, кадет, так меня унизил, в тот раз, когда заставил переспать с солдатами и сержантом.

– Хулия, ты уверяла, что между тобой и взводом ничего не было.

– Я не доверяла тебе настолько, чтобы рассказать правду, дорогой. К счастью, сволочь Роли погиб во время военных маневров.

– Я не планирую умирать в ближайшие восемьдесят лет, – заявил я ей, чтобы разрушить иллюзии.

Я догадывался, что она желала моей смерти, подобно тому как исчезновение Талии было главным спектаклем моего воображения несколько месяцев назад.

Мое существование вызывало у Хулии раздражение сродни чесотке, ей хотелось очиститься, освободиться от меня. Она жаждала, чтобы я ее разлюбил. От отчаяния она рассказывала грязные, порочащие ее истории. И ждала моего презрения. На следующий день, повеселев, она отрицала правдивость своих выдумок.

– Вчера я тебе наврала. Солдатики никогда по мне не маршировали. Я такая фантазерка. Придумываю всякие непристойности!

Я был с ней понятлив и ласков. Никогда ее не ругал и не досаждал вопросами. Я даже не сомневался в ее заверениях. Если бы она принялась уверять: «На улице огненный дождь, и трубы возвещают о Страшном суде», я обнял бы ее и ждал Апокалипсиса. Я любил ее, как медведица любит своих медвежат. Ее не удовлетворяла моя искренность, даже восхищение легиона любовников не излечило бы ее от ощущения падения. Бывали дни без скабрезных историй. Но в моменты особой нежности на меня обрушивались ее гнусные воспоминания. На ум приходит один яркий эпизод. Она положила голову мне на живот. Ее волосы растрепались. Наши голые тела сплелись, словно два осьминога во время медового месяца. Завороженная, Хулия играла с моим чупа-чупсом. Я приблизил ее голову к нему, предложив ей тем самым заняться оральным спортом.

– Не заставляй меня целовать его. Он противный.

– Не выдумывай. Уверен, тебе понравится. Ты ведь никогда не пробовала.

– Кто тебе сказал, что я не пробовала? – ответила она, вся вспыхнув.

У ее дяди Карлоса по кличке Чарльз обнаружили рак полового члена. Чарльз был ее крестным отцом. Она его обожала. В него было сложно не влюбиться: располагающий седовласый джентльмен всегда в приподнятом настроении, он часто бывал у них в гостях. В детстве Хулия играла в лошадку на коленях у дяди. Немного повзрослев, она осторожно садилась на колени этому мужчине и чувствовала исходившие от него волны мирного тепла. Болезнь положила конец играм, но не привязанности. Пятнадцатилетняя Хулия проводила дни напролет рядом с больничной кроватью. Ее удручало ожидание трагедии – дяде наверняка ампутируют член. Какой страшный финал, более мучительный, чем гильотинирование невинного принца… Внезапно она осознала, что тихонько закрывает дверь палаты. Издалека из коридора доносятся шаги медсестер. Она не понимает, совратил ли он ее или они оба поддались инстинктам… В ее руках член Чарльза, напряженный, изуродованный круглой язвой у основания. Она осторожно его сжимает. Склоняется над ним. Сосет его нежно, не дотрагиваясь до раны, с целомудрием монахини, омывающей язвы на теле нищего. Прямо средневековая святая, помогающая прокаженным. Сама жертвенность. Чарльз задыхается. Ему больно? Приятно? Она не обращает внимания, она не здесь, она отстранилась. Во рту Хулии разливается странного вкуса бульон. Она идет в ванную и выплевывает