медленно, ровно, спокойно, как с мягким шумом дует ветер, проигрывая в споре с лягушачьим хором.

Ольга положила голову мне на бедро. Ее тело, несмотря на усталость, манит своей невинностью. Если бы она попросила, я с радостью убаюкал бы ее. Но я не хочу ее плоти, я изможден. Жду, когда она заснет, чтобы отправиться в свою кровать.

Хулия разбудила меня в девять утра. Что ей, черт возьми, понадобилось? Она одета, что меня изумляет, я думал, вчера она поклялась хранить верность заветам нудизма. У нее мокрые волосы, она собрала их в хвост.

– Приходите завтра. Я наслаждаюсь своим любимым эротическим сном. Пробуждение нанесет мне душевную травму.

– Перестань дурачиться, Хонас. Мне нужно поговорить с тобой. Я чувствую себя хуже последней шлюхи.

– Прими валиум.

– Валиум замаскирует мое расстройство. А я хочу, чтобы ты видел мои страдания.

– Перенеси представление на час дня. Я съем твою тоску на десерт, – пообещал я.

– Оставь свои шуточки. Я убита тем, что произошло вчера ночью. Мне нужна моральная поддержка.

Я приподнялся на кровати. Свет, переполнявший комнату, обжигал сетчатку.

– Я не тот, кого стоит будить, чтобы изливать душу из-за вчерашних прегрешений. Поищи настоящего священника.

– Мне не в чем каяться, с Ликургом у нас ничего не было. Мы просто купались вместе, пока не протрезвели, – объяснила Хулия.

– Поздравляю. Уверен, вы побили все рекорды самообладания среди нудистов, – заявил я.

Она ответила:

– Не будь так жесток. Я, между прочим, храню тебе верность. Я признаю, что вчера вела себя нехорошо. Но иногда мною овладевают безумные желания, в которых я потом раскаиваюсь.

– Раскаиваться не в чем, Хулия. Твое вчерашнее шоу прошло на ура. Неужели тебе не приятно быть в центре внимания?

– Я на пределе. Раньше со мной такого не было. Не понимаю, что вчера на меня нашло, – непроизвольные слезы тихо навернулись у нее на глаза в самый подходящий момент.

– Есть простое объяснение. Впустив меня в свою жизнь, ты стала несчастной. Наша любовь тяготит тебя, она тебя разрушает, – объяснил я.

– Не говори таких ужасов, – попросила Хулия.

– А что мне, по-твоему, говорить? Хочешь, чтобы я тебе соврал?

– Не знаю…

– Мы оба понимаем, что, с тех пор как ты в меня влюбилась, тебя преследуют несчастья. Даже жены Синей Бороды [27] так не хандрили. Твои страдания заставляют меня принять непростое решение и пожертвовать собой ради твоего благополучия. В такой ситуации я просто обязан положить конец нашим отношениям.

– Я тебя люблю, – поспешила заявить Хулия.

– Я тоже тебя люблю, – повторил я, как старый попугай.

Она погладила меня по руке и прошептала:

– Я не хочу рвать наши отношения. Но я подчинюсь твоему решению, тем более если ты не видишь иного пути.

Я ответил:

– Как интересно! У меня такое же впечатление. Я лезу из кожи вон, чтобы всегда быть вместе с тобой… И заговорил о разрыве только потому, что ты вынудила меня это сделать.

– Ты издеваешься? Я за язык тебя не тянула, это ты ни с того ни с сего решил меня бросить.

– Верно. Но заговорил об этом, только чтобы угодить тебе. Потому что чувствую, что ты хочешь прекратить отношения. И не только их. Ты также хочешь, чтобы это я захотел расстаться с тобой, потому что ты считаешь, что у любовников должны быть общие желания.

– Если бы ты написал то, что говоришь, я бы хоть немного поняла твою мысль.

– Поняла? Зачем?

Она всхлипнула и сказала:

– Так дальше невозможно. Тебе не кажется?

– Понятия «невозможно» не существует. По крайней мере, не существовало для моего учителя геометрии. Для него любая задача имела решение.

– Но я не равнобедренный треугольник.

– Простите, меня нужно прилюдно забросать камнями за то, что сразу не заметил.

– Не думай, что тебе удалось меня расстроить. Сначала твои слова меня даже позабавили, – извинила меня Хулия.

Я схватил ее за руку, почувствовав, как ее шелковистые волосы проскользнули сквозь мои пальцы. Говорю:

– Я спрашиваю себя, может быть, мы переигрываем? Действительно ли у наших отношений нет будущего?

– Нет, – подтвердила она незамедлительно.

– У меня есть друг, мачеха которого приходится ему теткой, – привел я шаткий аргумент.

– А что произошло с настоящей матерью?

– Умерла от артериосклероза.

– Если мы будем ждать, что нечто похожее произойдет с Талией, то нам лучше забронировать двуспальный номер в доме престарелых.

– Приготовиться к приходу старости – неплохая идея. Спустя годы я буду любить тебя, как прежде. Вечную страсть, конечно, обещать не могу. Однако буду ждать тебя до ста двадцати четырех лет, – пообещал я Хулии.

Глядя мне в глаза, она заверила:

– И я тебя не разлюблю. К тому времени мне исполнится сто одиннадцать лет. Прекрасный возраст, чтобы начать совместную жизнь.

– Как я тебя узнаю? – поинтересовался я.

– Нос у меня будет как клюв попугая, в руках трость из слоновой кости, а левая нога хромая – ревматизм, как ты догадываешься.

– Ничего страшного, если ты перестанешь передвигаться. Я посажу тебя к себе в инвалидную коляску. У меня на коленях тебе места хватит, – пообещал я, чувствуя комок в горле.

Глава XXI

Ольга, Хулия и я стали свидетелями убийства Ринго Старра. На наших глазах Ликург, кровожадно улыбаясь, расправился с рыбой. И никто из нас не остановил его мольбами о пощаде.

Через двадцать лет я забуду те выходные, разговор с Хулией, интрижку между Ликургом и Ольгой, амнезия сотрет имена, лица, мое собственное я, безрассудную прелесть Хулии, но казнь рыбы останется в моей памяти навсегда.

Как будто ночного происшествия было мало, чтобы выбить меня из колеи, так оно еще дополнилось жестокой расправой над рыбой. Погребальная повозка, на которой я вез почившую любовь, просела под гробом Ринго Старра.

То и дело мне снится сцена убийства. Ликург выкатывает бочонок из джипа. Я ему помогаю. Он оттаскивает его на несколько метров от машины. Одним пинком опрокидывает посудину на землю. Вместе с водой выплескивается и рыба, тотчас превращаясь в серебристый меч. Он тщетно режет воздух судорожными движениями. Безумный серебристый меч без руки, которая держала бы его, и без неприятеля, на которого может напасть. Судорожно ударяясь о землю, рыба не пробивает в ней брешь, а лишь убивает себя. Не вижу поблизости толстой палки, чтобы размозжить ей голову. Я не отваживаюсь положить конец ее мукам ударами ног. Я трус. День начался с малодушия. Разрыв с Хулией меня кастрировал.

Я утешаюсь верой в то, что рыба не понимает, что ее убивают: она думает, что совершает самоубийство. Эфемерное утешение. Нетерпеливый