На "Втором" на голой стене, в стороне от ходов, с дореволюционных времен начертано слово "Свобода". Буквы не старятся, их подновляют. Перед революцией на Столбах вывешивали красные флаги. Однажды ночью кто-то поднял флаг на "Большой Беркут". На эту скалу и днем не смогли залезть. Полицейские расстреливали флаг снизу.

Про "Большой Беркут" мне рассказал Витя Янов. Он говорит, что по Столбам ходят и ночью, потому что обычные хода коротки, их запоминают на ощупь. На спор столбисты ходят с завязанными глазами. Были случаи, когда старые столбисты, придя с войны ослепшими, ходили по скалам на память, без подсказок. Но Витя говорит, что ходить ночью в одиночку трудно. Он рассказывает, что мальчишкой на спор залез в темноте на "Токмак" и в доказательство оставил на вершине ножик. И теперь уже много лет каждую весну снова в одиночку ночью поднимается он на "Токмак", чтобы убедиться и обрадоваться тому, что еще не стареет. "Большой Беркут" — сложнейшая скала. Витя Янов — художник-профессионал, он сделал гравюру "Флаг на Беркуте".

Я рассказал уже, как шел с Седым и Художником по простым приятным "Катушкам", но умолчал, что этот приезд на Столбы начался с испытания, нелегкого для моего самолюбия. Но теперь я чувствую, что должен все-таки рассказать, как попытался подняться на "Митру". И дело не в том, что ночь в самолете прошла без сна и что, едва придя на Столбы, я увидел парня и девчонку, только что упавших со скалы, и я их тоже нес на самодельных носилках… Нет, на сей раз я приехал сюда, чтобы написать о Столбах, и готовился подсмотреть на себе острое ощущение риска. Вот так и полез на "Митру", движимый не просто азартом, и, уже идя по стене "Митры", попросил вдруг страховочную веревку, Сергей Прусаков, мастер спорта по альпинизму, невозмутимо ждал, пока я обвяжусь веревкой. И я вновь полез по стене, волнуясь, думая обо всем на свете, кроме хода, которым иду. Неожиданно я увидел Сергея сбоку и выше, он обошел меня по стене, по другому ходу, а потом моментально зашел с другой стороны, без хода, прямо по стене, совершенно немыслимым образом. Я такого не видел никогда, я забыл, что все это — на стене "Митры", и удивлялся, и с интересом высматривал, на чем же он держится и что из этого выйдет.

В этот раз на вершине "Митры" я не испытал никаких эмоций. Спустился опять со страховкой, развязался, веревку скинул. Далеко внизу, прямо из тела стены, виднелись зеленые ветки березок и кедров, или, как со странным ударением сказал Сережа, кедрушек. Сверху по стене шел Художник. Он перепутал зацепки. Он явно застрял. Одна нога не находила опоры, другая угрожающе задрожала.

Сергей заговорил с ним почти грубо:

— Возьмись за зацепку, меняй ноги, ты что глупишь, упасть хочешь?

Толя нашел зацепки, добрался до щели, крепко заклинил в нее руку. Дальше произошло нечто для меня совершенно необъяснимое. Художник без передышки опять прошелся по зацепкам вверх и потом опять по ним вниз.

— Вот сейчас правильно, — сказал Сережа.

Дальше мы шли "Леушенским" на "Второй" столб. Я уже иду нормально, без страховки (для Столбов это нормально). Щель узкая, но она как бы постепенно раскрывается, и идешь в вертикальном желобе, и нет этой открытой свободной пустоты, и спокойнее. Сергей рядом. Его уверенность, непонятная, странная, начинает даже раздражать меня. Появляется капризная мысль: а что он будет делать, если я попытаюсь сорваться. Потом, уже на спуске, я, обнаглев, прыгаю, и нога чуть скользит. Сергей останавливается, он медленно говорит, что это недопустимо совершенно, этого никогда не должно быть. И я начинаю понимать правила игры, по которым я обязан быть внимательным и аккуратным предельно возможным для себя образом, тогда об остальном позаботится он, Сергей, и эти ребята. Я подумал, что вообще исконно-естественно для человека быть предельно-внимательным, а за четкость своих движений отвечать жизнью. Цивилизация отучила нас от этого. И искалечила. А человек подсознательно стремится к риску и придумывает его. Только мне претила бы коррида, равно как и острая соревновательная игра с себе подобными. И злоба при этом неминуемая; может быть, и она естественна, но мне несимпатична. А на скалах все чисто.

Спрашиваю Сергея: как же он, альпинист, рискует водить новичков по скалам без веревки? И что можно сделать, если в метре от тебя человек срывается и падает вниз?

— А дело не в веревке, — отвечает Сергей. — Я вижу, когда человек собирается упасть и можно подойти к нему и подставить руку, ведь нужно совсем немножечко поддержать, копеечное усилие, потому что на Столбах человек сам держится, и еще как держится!

На третий день утром я уходил со Столбов. Я шел один по пустой тропе и, подойдя к "Митре", остановился, еще раз прочитал на скале две надписи: "Владимир Денисов, Сима, 1939–1962" и "Цедрик Алик, 1947–1968".

Про Симочку я уже рассказывал. А что я знаю про Алика Цедрика? Он был, говорят, заурядным столбистом, на "Митру" ходил, но один — никогда. И однажды в будний день, возвращаясь с ребятами со Столбов, Алик отстал. А ребята подумали, что он ушел вперед, что он уже в городе. Его нашли через три дня лежащим у подножия "Митры"…

Он отстал, чтобы одному пойти на "Митру". И ребята решили написать его имя высоко на скале, рядом с именем Симочки, который не мог упасть.

Я вдруг подумал, что улечу сегодня в Москву, и кто знает, когда еще вернусь сюда.

Взойти в этот раз на "Митру", и притом самостоятельно, мне было важно. Я был один у подножия скалы, я не стремился к этому — уж так случилось.

Я пошел по скале. У качающегося камня остановился, потом сел на него верхом, стал смотреть вниз… Наконец решил, что падать не собираюсь, что сейчас выйду на стену…

И тут пошел дождь.

А в дождь на "Митру" лезть нельзя, и я обрадовался дождю как избавлению.

Крымские связки

Кто же откажется побывать в солнечном Крыму, когда в Москве дождливая осень? Я решил лететь. Но