относясь совершенно безразлично к тому, что представляли, и явись в театр просто ради того, чтобы деться куда-нибудь всем вместе, не разъединяясь, после шумного и весёлого обеда… Для этих двадцати человек и для пьяной компании в ложе пришлось играть.

Играли очень плохо. Трагик, хотя успел отрезвиться к представлению, но всё-таки не твёрдо держался на ногах и плёл такую ахинею, что путал вконец актёров, и без того совсем не знавших своих ролей…

Маленькая Микулина в роли Дездемоны была очень мила в своём самодельном платьице, единственном парадном, бывшем у неё. Она выпорола из него рукава и вставила на место их кисею, что и должно было изображать великолепный наряд венецианской дамы.

Пьяная компания в ложе одобряла её очень шумно, аплодировала и вызывала.

Конечно, эти вызовы и аплодисменты производились не ради игры Микулиной, а ради её молоденького, хорошенького личика.

Пьяная компания вовсе не следила за тем, что происходило на сцене, разговаривала и смеялась во время действия и, когда опускалась занавесь, громогласно вызывала Микулину. Она должна была выходить, кланяться и отвечать улыбками на бессмысленную овацию подкутивших, пьяных людей, не знавших, что выкинуть ради своего удовольствия.

Когда в исступлении ревности Отелло задушил на сцене Дездемону и роль Микулиной таким образом кончилась, пьяная компания демонстративно покинула театральный зал и уселась на веранде, потребовав себе ужин и шампанского.

Микулина, сконфуженная своим первым выходом в ответственной роли, чувствовала, что он не удался ей, и эту неудачу особенно ещё подчеркнули неуместные и унизительные рукоплескания из ложи.

Она была обижена до слёз. Она так надеялась на эту роль! Теперь для неё было ясно, что она — не актриса и никогда не станет ею.

Она переодевалась в крошечной уборной и делала это торопливо, чтобы поскорее снять с себя личину неудачной Дездемоны и стать снова самой собою.

В дверь раздался стук, определённый и требовательный.

— Кто там? — спросила Микулина.

— Это я, — ответил голос Антона Антоновича, антрепренёра.

— Я переодеваюсь, не могу впустить! — сказала Микулина, инстинктивно накидывая на себя платок, как будто он через дверь могли увидеть её.

— Так одевайтесь скорее, я подожду, — прозвучал снова антрепренёрский голос.

— Что такое? Что случилось? Зачем вам меня надо? — удивилась Микулина.

— Надо, так надо! — проговорил антрепренёр, вдруг изменив прежний ласковый тон на строгий и сердитый.

Микулина поспешила одеться и отперла дверь.

— Ну, поздравляю вас с успехом! — заговорил антрепренёр, распустив свой большой рот в широкую улыбку.

— С каким успехом? — снова удивилась она. — Кажется, никакого успеха не было…

— Однако вам аплодировали и вас вызывали!

— Пьяная компания в ложе?

— Всё равно, кто б ни вызывал! А теперь вас ужинать приглашают.

— Кто?

— Те, что были в ложе.

— Эти пьяные люди?

— Ну, отчего же пьяные… просто навеселе.

— Я не пойду к ним! — вырвалось у Микулиной как бы помимо неё.

— Отчего же вам не пойти? — возразил Антон Антонович. — Авось вас не убудет, и корона не свалится с вашей головы! Потому не свалится, — пошутил он, — что её никогда и не было на вашей голове, даже картонной! Вы ведь королев не играли!

— Я не пойду! — повторила Микулина. — Так и скажите им.

Лицо антрепренёра нахмурилось.

— А я вам говорю, что вы должны идти и пойдёте! — почти крикнул он. — Сборов совсем нет! Нужно хоть чем-нибудь заманивать публику; играете вы из рук вон плохо, так обходительностью возьмите! Это — мой вам совет; а не послушаетесь его, так я вам вот, что скажу: если вы не пойдёте сейчас ужинать, так завтра я вас из труппы выгоню. Я дармоедов у себя в труппе держать не могу!

— Что?.. Что?.. Каких дармоедов?.. — спросил, подходя, комик Козодавлев-Рощинин.

При виде его антрепренёр как будто несколько смутился.

— Вам что за дело? — обернулся он к комику.

— Как… что за дело? — вдруг, густо краснея, подступил к нему Козодавлев-Рощинин.

— Антон Антонович требует, чтобы я пошла ужинать с компанией, которая сидела в ложе! — сказала Микулина.

— То есть я не требую, — перебил Антон Антонович, — а передаю только приглашение…

— Я вам передам! — рассердился комик. — Это ещё что за новости вы выдумали? Разве мы для ужинов пошли к вам в труппу?.. И как вы осмелились!..

Козодавлев-Рощинин вспыхнул весь и лез на антрепренёра почти с кулаками.

— Вы не кричите, я не глухой! — стараясь сохранить собственное достоинство, стал возражать антрепренёр. — А если вы начнёте у меня буянить, так я и на вас не посмотрю и вас вместе с ней выгоню! — и, проговорив это, он повернулся и ушёл, ворча ещё себе под нос.

— Посмотрим! — пустил ему вслед Козодавлев-Рощинин. — Ты не беспокойся, Манюша, — обратился он к Микулиной. — Я тебя в обиду не дам! Эдакое грубое животное! Пойдём домой!

И, взяв молодую актрису под руку, Козодавлев вывел её из театра через заднюю дверь, миновав веранду, где пьяная компания шумела и кричала, требуя немедленно к себе хорошенькую Дездемону.

VI

Маничка Микулина была не только наперсницей и воспитанницей комика Козодавлева-Рощинина, но и его, так сказать, приёмной дочерью.

Он её взрастил, воспитал, и принята она была в труппу исключительно ради него.

Звала она его с детства «дядя Андрей», и он с чисто отеческой лаской отзывался на такое обращение, и как ни бедствовал сам, но делал всё возможное для своей Манички, отказывая себе часто в необходимом.

Она была для него приёмная дочь, и он был бы вполне счастлив ею, если бы этому счастью не мешал родной отец Манички, у которого Рощинин взял её ребёнком, подобрав на улице.

Сначала отец Манички, казалось, был очень рад и доволен, что освободился от обузы, которую представлял для него ребёнок, но потом нашёл себе источник некоторого дохода в том, что вытягивал деньги у Козодавлева-Рощинина, являясь к нему и требуя назад своего ребёнка.

Это был бесшабашный гуляка и пропойца, не знавший никакого ремесла и вечно сидевший без дела.

Отдать ему назад Маничку Рощинин не решался и предпочитал откупаться от него, чтобы иметь право, как говорил он, считать, что хоть одному созданию он мог даровать свободу в своей жизни.

По мере того как росла Маничка, он всё больше и больше привязывался к ней, ухаживая за ней и перевозя её с собой из города в город.

Отец девочки следовал за ними, часто каким-то чутьём узнавая места, где играл Рощинин. Впрочем, это и не представляло особых затруднений, потому что обыкновенно в Великом посту провинциальные актёры съезжаются в Москву для заключения контрактов, и там, зная хоть немного театральные порядки, легко можно