Дорота. А теперь у тебя есть ощущение, что ты изменил науке с литературой или что у тебя две любовницы?

Януш. С каждым разом это ощущение все очевиднее. Как каждому мужчине, мне казалось, что измена случится только раз, что я исправлюсь и никогда больше не допущу ничего подобного. Кроме того, во время работы над первой книгой я не рассматривал писательскую деятельность как измену — это был разговор с самим собой. Мне казалось, что это одноразовое приключение, что после того, как я закончу «Одиночество в Сети», все изменится и я займусь исключительно наукой, что наука будет постоянно приносить мне радость.

Дорота. А как получилось на самом деле?

Януш. На самом деле все случилось совсем по-другому. Эта книга изменила мою жизнь. И в конце концов я решился напечатать ее. Писательство — это своего рода эксгибиционизм. Опубликовав роман, я публично разделся. Разделся, как завзятый эксгибиционист. Пенисы у всех мужчин похожи, но человеческие мозги гораздо сложнее, чем пенисы, и выставление напоказ собственных мозгов, переживаний, души в конце концов является не чем иным, как актом эксгибиционизма, однако требует большей смелости, чем распахивание плаща в парке. Но я решился на это. Если честно, по двум причинам: я вдруг понял, что роман интересен, ну и кроме того, это было вызовом для меня — я уже был разносчиком листовок, был моряком дальнего плавания, так что решил, что могу попробовать себя и в роли автора. Ни тогда, ни сегодня не пользуюсь словом «писатель», просто подумал, что мой роман, возможно, будет интересен кому-то, помимо меня. Не только из-за любовной связи главных героев, не только из-за привлекательности личности Якуба, но будет интерес в целом. Этот роман является романом-шкатулкой, читая его, можно сосредоточиться на любой из шкатулок — либо на внешней, либо на одной из внутренних. Многих моих читателей побочные сюжетные линии интересуют гораздо сильнее, любовная связь главных героев для них предсказуема, потому что они сами пережили нечто подобное в Интернете и, по их мнению, я не открыл ничего особенного. В Интернете люди делятся друг с другом рассказами о собственных жизнях, интересах и т. д., затем берут телефон, чтобы услышать голос своего собеседника, потом обмениваются фотографиями, чтобы в конце прикоснуться друг к другу, вдохнуть запах друг друга, и, значит, я ничего не выдумал. Однако в романе есть много второстепенных, но оттого не менее интересных сюжетных линий, которые повествуют о смысле жизни, о верности, о границах этой верности, о поисках счастья и об одиночестве. О том, как переживается это одиночество. Я вкладывал шкатулку в шкатулку, как матрешку в матрешку. И мне кажется, что в этом кроется одна из причин успеха моей книги — кого-то интересует самая маленькая матрешка, кого-то — самая большая. Но каждый непременно найдет себе в романе матрешку по размеру.

Дорога. Ты слегка уклонился от ответа. Теперь ты предал науку ради литературы?

Януш. Нет.

Дорога. Ты перешел на чью-либо сторону, ты на стороне света или тьмы?

Януш. Я по-прежнему ученый и хочу им остаться. В то же время я краду время у науки, ведь когда-то я мог до полуночи сидеть и оптимизировать свой алгоритм, а теперь знаю, благодаря многолетнему опыту, что могу продолжить работу над алгоритмом завтра. А сегодня я предпочитаю написать об эмоциях, о растроганности. Поэтому я обращаюсь к Посвятовской или Лесьмяну1, читаю какое-нибудь стихотворение, заряжаюсь от них и пытаюсь написать что-нибудь столь же поэтичное. И в этом смысле я предаю науку, поскольку, вместо того чтобы оптимизировать алгоритм в свое свободное время, я делаю отметку в пропуске, что на сегодня закончил работу, а сам иду писать книгу. Можно сказать, что у меня появилась любовница. Я больше не посвящаю все свое время жене, то есть науке, и в любой удобный момент бегу к любовнице. Нам невероятно хорошо, потому что всякий раз она дает мне что-то новое. А ко всему еще добавилось это чувство после выхода книги и осознание того, что кто-то ее читает.

Дорота. Наука что-то потеряла для тебя в сравнении с литературой?

Януш. Прежде всего она потеряла свою привлекательность.

Дорота. Так обычно и бывает, когда у мужчины появляется любовница.

Януш. Вот именно. Теперь я знаю, что можно реализовать себя в жизни не только через создание все более удачных алгоритмов или наилучшей программы, но также делая что-то иное. Наука же при этом потеряла, потому что у меня больше нет былого энтузиазма. Если бы я должен был определить некоторый коэффициент энтузиазма в своей жизни, то когда-то этот коэффициент составлял единицу, теперь же у меня два коэффициента энтузиазма, которые дают единицу только после суммирования.

Дорота. А если бы я предложила тебе сделать выбор, что бы ты выбрал?

Януш. Я выбрал бы науку. Если бы ты мне сказала: с завтрашнего дня ты должен выбрать что-то одно, то я выбрал бы науку, и не из-за привязанности, такой, какой бывает привязанность к жене, или уважение к ней. Просто если бы я поделил свое рабочее время, то стало бы очевидно, что три четверти его я посвящаю науке и лишь одну четверть — литературе. И делаю я это не потому, что чувствую себя ответственным, а потому,что наука доставляет мне огромную радость при решении проблем, написании новых алгоритмов и новых программ. Я бы сказал, что и реализуюсь в ней на эти самые три четверти.

Дорота. Поэтому перейдем к несколько другой теме, которая, однако, связана с твоим творчеством. Расскажи подробнее о своей чувствительности, о том, как ты воспринимаешь мир. Тебя часто упрекают в том, что в твоем характере много женских черт.

Януш. Я переживаю мир очень по-женски, часто бываю растроганным. Даже когда читаю газеты, я вылавливаю те фрагменты, которые мои коллеги пропускают. В то же время я решительно не мог бы сказать, откуда это берется. Я знаю психику женщины лишь теоретически, поскольку очень много читал об этом — и Юнга, и Фрейда, и всех, кто писал и сосредоточенно размышлял о женской психике, но, возможно, у меня есть свойственная главным образом именно женщинам способность сочувствовать и сопереживать.

Дорота. Ты феминист?

Януш. Да, я мужчина-феминист. И не скрываю этого. Дискутируя с Малгожатой Домагалик, которая тоже признается в своих феминистских взглядах, я сказал, что разница между нами состоит только в том, что я не хожу к гинекологу, а она ходит. Хотя и это неправда,

потому что в связи с работой над книгой «Любовница» я побывал однажды у гинеколога, так что, может, лучше сказать — не хожу, но однажды был у гинеколога, чтобы побеседовать с ним. Как я уже говорил, мне бы хотелось, чтобы миром правили женщины. Считаю, что он был бы лучше, потому что женщины не рассматривают мир лишь в контексте борьбы интересов и могут подходить к своим решениям эмпатически. Я это вижу на бизнес-встречах в моей фирме — появляющаяся на них женщина вносит определенное спокойствие. Все присутствующие на встрече мужчины, если у них нет, конечно, каких-нибудь навязчивых идей на почве власти, хотят эту женщину очаровать. Покрасоваться перед ней, и ведут себя совершенно иначе, не обязательно хотят быть правыми. Если же на собрании присутствуют только мужчины, то оно превращается из Ьгтпз{:огтт§ в то, что я называю Ыате${огтт§, то есть поиски наилучших решений перерождаются в поиски виновных, а значит, в необузданное желание добиться своей правоты. Если что-то не складывается — а такова жизнь, таковы модели в науке, таковы проекты, что порой что-то не получается, — то они непременно хотят найти виновного. Женщины же во время подобных встреч ищут не виновного, а возможность решения проблемы. Я всегда привожу в этом случае пример, касающийся моей фирмы. У меня было много директоров, фирма переходила из рук в руки, и бюро, в котором я работаю во Франкфурте, попало в руки американцев и находилось в очень скверной финансовой ситуации. И тогда корпорация назначила директором женщину. Женщину очень зрелую, в возрасте шестидесяти трех лет, то есть перед самым выходом на пенсию. Эта женщина, не желая оставлять свою семью, решила летать из Сан-Франциско во Франкфурт каждые две недели, чтобы спасать нашу фирму.