— Я боюсь! Не понесу, хоть убейте!

— А солдат здесь зачем? Вот пусть Аня с солдатом и отнесут труп. — И она указала на меня.

Конечно, мне бояться было нечего, я хоронил друзей на передовой, утрамбовывая собою их тела в окопе. Я подошел к Ане и передал ей приказание врача.

— Я тоже боюсь, — ответила девушка. — Не понесу!

— Ну что ты, Аня?! Чего бояться? Давай так — я пойду впереди, войду в мертвецкую, а ты останешься у двери. Сбросим труп, и все.

Она молча взялась за ручки носилок. Стояла кромешная тьма, моросил мелкий дождик. Интуитивно ориентируясь, мы подошли к сараю. Опустив ношу на землю, я распахнул дверь и, взяв носилки лицом к Ане, начал спиной вперед входить в сарай. Запахи в закрытом помещении, полном мертвецов, были невыносимые. Отступая в глубь мертвецкой, я почувствовал, что мои ноги во что-то уперлись, а Аня по инерции напирала на меня носилками. Я упал навзничь, дернув при падении за носилки и втащив Аню внутрь сарая. Она, издав нечеловеческий вопль, бросила носилки и выскочила на улицу. От этого крика у меня, наверное, волосы поднялись дыбом. Я кое-как опрокинул носилки, выскочил из-под них и вылетел пулей из сарая, наскочив на Аню. Та вновь взвизгнула, но, поняв, что это я, обняла меня и тесно прижалась.

Постепенно мы пришли в себя и, бросив носилки в мертвецкой, не закрыв дверь сарая, пошли в сортировку. Я лег в отдаленный темный угол, Аня пристроилась рядом. Она целовала меня то ли из любви, то ли из жалости, то ли стараясь успокоиться от пережитого испуга. С этого и начался наш роман почти без продолжения.

Через два дня в медсанбат приехал заведующий делопроизводством штрафной роты старший лейтенант Петр Иванович Кучинский, тот самый завдел, которому командир роты Сорокин рекомендовал присмотреться ко мне, когда я поступил в роту.

Петр Иванович был украинец из города Казатина, добродушный, покладистый офицер лет тридцати. В различных частях он прошел все тяготы отступления, нечеловечески тяжелые условия войны в Сталинграде, как опытный офицер был направлен своего рода начальником штаба и материально-технического обеспечения в штрафную роту 4-й гвардейской армии и умело вел все дела 68-й ОАШР.

Он отметил меня и, когда я попал в медсанбат, послал главврачу записку, чтобы меня задержали при медсанбате, не услали в тыл. Когда ему сообщили, что я уже здоров, он приехал за мной. Я этого не знал и вообразил, что нахожусь под наблюдением как штрафник, что мне еще нужно пройти какие-то испытания, чтобы окончательно искупить свою вину.

Кучинский сообщил мне, что после боя, в котором я участвовал, уцелел только Иван Крапивко, тот, что был награжден орденом Ленина за финскую кампанию, остальные бойцы были убиты и ранены. Меня он приехал забирать для реабилитации. Это слово было мне непонятно, но я не посмел спросить, что оно означает.

Командирская рессорная тачанка быстро домчала нас до большого стога сена на лугу, по которому мы, раненые, недавно шли ночью и пели песни. Оказалось, что хозвзвод и командир роты размещались здесь, у скирды, на левом берегу Днепра.

То наступление, в котором я участвовал, продолжалось недолго. Наши войска прошли еще около двух километров и были контратакованы немцами при поддержке танков и самоходок. На захваченном плацдарме не было даже артиллерии, чтобы их задержать. Затем враг выставил зенитную артиллерию на прямую наводку против нашей наступающей пехоты. Наступление захлебнулось, затем пришлось отступить на исходные позиции. Наш командир роты со своим «штабом» и хозвзводом для безопасности вновь вернулись на левый берег Днепра и отошли от него под защиту зенитной батареи.

Здесь время от времени тоже рвались снаряды, поэтому вблизи от скирды были вырыты глубиной около метра землянки, перекрытые бревнами и дерном. В одной из таких нор, куда приходилось входить на четвереньках, размещался и Кучинский. Он сказал, что и я могу спать в этой землянке и укрываться при обстреле.

Мы уселись за стол, и повар принес обед — наваристый борщ в мисках и по большому куску душистого мяса. После скудного котла медсанбата это было роскошью, тем более что после ранения и потери крови я не страдал отсутствием аппетита, и только деликатность не позволила мне попросить добавки.

Кучинский сказал, что я останусь пока при нем, выдал мне амбарную книгу и велел разграфить ее по определенной форме.

— Скоро у нас будет много работы, — сказал он, — из 202-го запасного полка прибывает пополнение. Вы будете мне помогать оформлять их.

Ночью я проснулся от тревожного шума, взбудораженного говора, топота копыт и фырканья лошадей у скирды. Хлопнул винтовочный выстрел, и нечеловеческий стон и храп заставили меня выглянуть из землянки. Василий Быков и Николай Крапивко стояли около бившейся в судорогах лошади. Затем она затихла.

— Давай быстрей, — командовал Василий, — как бы не наскочили на нас. Перережь горло!

Финским ножом они надрезали кожу вокруг колен еще вздрагивающего животного, затем вспороли от правой к левой ноге и через живот до груди, начали свежевать тушу. Делали они это ловко, быстро, как настоящие живодеры. Вокруг постепенно скапливались солдаты хозвзвода.

— Копайте яму, — приказал Быков солдатам, — быстро! Да подальше отсюда!

Он вскрыл брюхо лошади, разрубил грудину, отрубил голову, ноги, вырезал сердце, печень, выложил на кожу, на которой лежала туша, кишки и желудок.

— В яму, — коротко командовал он, — голову, ноги, потроха!

Крапивко уже рубил на части тушу, а старшина Кобылин с солдатами освобождали повозку от мешков. Дно повозки они застлали брезентом, поверх него клеенкой и стали раскладывать куски конины одним слоем, чтобы остыло. От мяса поднимался пар.

Заря разгоралась, стало холодно, на траве серебрилась роса, над лугом слоями поднимался туман. Я снова залез в землянку, улегся на сене и уснул.

Проснулся я от крика: «Подъем! Дрыхнете, черти полосатые!» Возле меня перевернулся на другой бок Кучинский. Я вылез из землянки. Какая кругом благодать! Какой воздух! Солнце уже катило по небу, пригревало, обещая хороший солнечный день.

— Не тревожьте Быкова и Крапивко, — сказал старшина Тамарин, — им ночью досталось, могли бы навсегда уснуть.

Тамарин, плотный, лет сорока мужик среднего роста, верховодил среди старшин хозвзвода. Был он весьма словоохотлив, любил насмешливо поддеть и подшутить. Командиру роты Сорокину лил на руки воду, держа мыльницу с мылом и полотенце на плече, его ординарец, а Тамарин стоял рядом и рассказывал, что произошло ночью.

Быков и Крапивко днем поехали в Градижск, высмотрели лошадей какой-то части и ночью решили одну из них «реквизировать» на мясо. Их заметили, когда Быков уводил лошадь, окликнули и, когда он бросился убегать, подняли стрельбу. Быков прискакал к ожидавшему его с верховыми лошадьми Крапивко, они вскочили на своих лошадей и, ведя на поводу украденную, помчались во весь дух по Градижску. За ними начали погоню, и конокрады долго колесили по улицам Градижска, чтобы оторваться от преследователей, а затем по глухому переулку выехали из города и к рассвету вернулись в роту. Так вот откуда берутся сытные обеды в нашей роте!!!