– Порядок, – сказал Мухаметшин. – Лестницу я на всякий случай перекрыл, лифты отключил, отдал приказ стрелять на поражение в случае чего. При всех отдал, вслух. Но там, в принципе, все и было спокойно, товарищ полковник.

– Зачем? – простонал капитан Петруненко. – Она же только хотела как лучше… Как лучше… Сволочь ты, полковник! Какая ты сволочь! Да я же тебя…

Иванченко хотел что-то сказать, возразить, успокоить, но не мог с ходу подобрать нужные слова. Что можно сказать человеку, жену которого ты только что убил? Как успокоить? Пусть она была шалавой, пусть склочницей, но ведь он ее любил. Он сейчас не понимал, что говорит, что делает… Он…

Старший лейтенант Мухаметшин выстрелил из пистолета. Один раз. Точно в сердце капитану Петруненко. Кто-то вскрикнул от неожиданности.

– Еще кто-то хочет оспорить действия начальника базы? – осведомился Мухаметшин.

Мертвый капитан Петруненко дернул ногой и замер.

– Я слушаю! – сказал Мухаметшин, повысив голос. – Кто-то действительно полагает, что у нас здесь кто-то сможет не выполнять приказы полковника Иванченко? Есть такие?

Люди молчали, даже ребенок.

– Каждый человек в бункере, – откашлявшись, произнес полковник, но голос все равно звучал хрипло, – мужчина или женщина… выполняют приказы… мои и старших офицеров. Женщины объявляются мобилизованными до окончания…

Полковник замолчал. До окончания чего? Эпидемии? Запасов в бункере? Жизни?

– Командирам подразделений прибыть в комнату для совещаний через пятнадцать минут. Остальным – продолжить прием пищи. Еще вторая и третья смены ждут своей очереди. Все жалобы и вопросы передать командирам подразделений. Женщины – командирам подразделений своих мужей. – Иванченко удивленно посмотрел на пистолет в своей руке, поставил его на предохранитель и спрятал в боковой карман куртки. Заложил руки за спину. – Есть вопросы сейчас?

Тишина.

– Тогда… – Полковник хотел разрешить всем разойтись, но старший лейтенант Мухаметшин тихо попросил у него слова. – Да, конечно.

Мухаметшин несколько секунд смотрел на замерших людей. Спрятал пистолет в кобуру.

– Нехорошо получилось. Совсем нехорошо… – тихо сказал старший лейтенант. – Одна склочница чуть не убила полторы тысячи человек. Одна тварь…

Люди молчали.

– Одна? – спросил Мухаметшин. – А что же вы все?! Не поняли, к чему она ведет? Вы же рядом с ней были… Вы кричали вместе с ней, вместе с ней готовы были напасть на полковника Иванченко… Вы не отворачивайтесь, красавицы… Мараева, Кононова, Евминова, Эрдели… Не отворачивайтесь, не прячьтесь за спины мужей! Вы разве не в курсе, что во всех помещениях бункера установлены камеры наблюдения? Все зафиксировано. И все зафиксированы. И если еще раз…

Кононова всхлипнула и закрыла лицо ладонями.

– И чтобы зафиксировать в ваших мозгах происходящее, вы сами уберете здесь все – тела, кровь, мозги. Вымыть здесь все. Времени вам на все – полчаса. Тела отнести к морозильнику. И если здесь после назначенного времени останется хоть капля, хоть пятнышко… – Он замолчал, давая наказанным самим представить себе то, что с ними сотворит старший лейтенант Мухаметшин по приказу полковника Иванченко.

– Разойтись, – приказал полковник, резко повернулся и вышел из столовой.

Его трясло. Когда он отвечал на приветствие встречных солдат и офицеров, то сжимал пальцы правой руки как можно крепче, чтобы никто не заметил, как они трясутся.

Полковник не воспользовался лифтом, сбежал по металлическим решетчатым пролетам лестницы до своего жилья, набрал код на замке и вошел внутрь.

Золотистые обои, тяжелые бархатные шторы у имитации окон – покойный генерал был склонен к тяжелому имперскому стилю. В гостиной стоял тяжелый диван, покрытый медвежьей шкурой и массивные кресла, на стене висели головы дикого кабана, оленя и медведя. На полу – толстый ковер.

Не нужно было соглашаться селиться в этот кошмар, достаточно было четырехместного кубрика на троих, жена тоже не возражала, но Ермаков, Мухаметшин и остальные офицеры настояли: это правильно. Он – начальник. Ему позволено больше, чем остальным, именно потому, что у него и ответственность больше. Потому, что он спас всем жизнь. Каждому из живущих в бункере.

Он согласился… и получилось то, что получилось. И умерли два человека. Те, кому он пытался спасти жизни. Полковник сел на диван, сдавил виски руками.

Он снова убил. И снова ради высших соображений. Это ведь просто – сравнить цену одного… двух мертвецов и полутора тысяч. Выстрелил в Петруненко Мухаметшин, а должен был стрелять полковник Иванченко. Не нужно было перекладывать ответственность на другого человека.

В баре стояло несколько бутылок выпивки. Хорошей крепкой выпивки. Сейчас бы дернуть стаканчик. Никто не обвинит его в излишествах, каждый поймет, что именно сейчас на душе у Иванченко. Полковник даже встал с дивана, но потом снова сел.

Нельзя.

Никак нельзя расслабляться. Сегодня – только первый случай. Первый звонок. А потом… Впереди еще много всего.

В дверь позвонили. Второй звонок? Полковник хмыкнул – шутка несмешная.

Не наболтались еще. Полковник встал и подошел к двери.

– Что? – спросил он у переговорного устройства.

– Старший лейтенант Мухаметшин.

– Я как-то не особо настроен беседовать… – сказал полковник.

– Пять минут.

– Пять минут… Ладно. – Иванченко открыл дверь. – Входи, если на пять минут. Садись вот в кресло.

– Нет, – спокойно отрезал Мухаметшин. – Я постою.

– Ну как знаешь. – Полковник вернулся на диван. – Меня что-то ноги плохо держат. Что у тебя?

– Вы знали, что я работаю на органы? – спросил Мухаметшин, глядя в стену над головой полковника.

– А ты как думаешь? – поинтересовался тот.

– Откуда?

– Майор Петров поделился информацией. Сдал тебя и остальных стукачей. – Полковник скрестил руки на груди.

– И вы все-таки оставили меня в живых? Я ведь мог…

– У тебя четверо детей. Полагаешь, этого недостаточно, чтобы тебе поверить? И что-то мне подсказывает, что твоя большая семья делает тебя моим очень надежным союзником. Нет?

– Делает, – кивнул старший лейтенант. – Но я не об этом хотел поговорить. А о том, что я профессионал в некоторых вопросах, которые для вас все еще являются пустой болтовней и досужими выдумками военных типа ученых.

– Ты о том, чтобы вычислять недовольных и расстреливать их? – поинтересовался Иванченко, но сразу же сообразил, что не стоит так с человеком, который только что стоял с ним рядом перед толпой, которая как раз решала – наброситься или разойтись, распасться на клочки и кусочки. – Извини, я не хотел тебя обидеть. Нервы.