— Ты сейчас кто? — поинтересовался я.

— Я сейчас Холден, — сказал он, наливая себе кофе.

— Очень удачно, — заметил я. — Я как раз хотел с тобой поговорить.

— Нервничаешь?

— Немного, — сказал я. — Адреналин, все такое.

Перед Реннером я старался держаться уверенно, но, на самом деле, в глубине души меня терзали сомнения. Одно дело — довериться рефлексам в учебном бою, когда противник может тебя только покалечить. Но на рассвете мне предстоял бой насмерть, и мне хотелось бы рассчитывать на что-то большее, нежели неведомо откуда взявшееся умение махать острым куском железа.

Шестое чувство, мой фирменный способ заранее узнавать о грозящей опасности — вот на что я рассчитывал, и пока моя ставка срабатывала. Но меня много раз предупреждали, чтобы я не слишком на него полагался, потому что в самый ответственный момент оно может отказать. Так что полной уверенности в своей победе у меня не было.

Поэтому мне хотелось поговорить с Холденом и расставить все точки над «ё». В конце концов, у меня может и не быть второго такого шанса.

И вот Холден сидит передо мной, в запасе у нас еще большая часть ночи, а я все не решаюсь задать главный вопрос. Тот вопрос, который сам Холден озвучил под занавес предыдущей беседы, тот самый, который так долго не давал мне покоя.

Я боялся спрашивать. Так бывает, когда ты очень долго чего-то ищешь, и вот твои поиски завершены, и лишь одна дверь отделяет тебя от объекта твоих желаний, и ты стоишь на пороге и не можешь открыть эту заветную дверь из-за боязни разочарования. Случается, что когда вожделенный предмет наконец-то попадает в твои руки, он теряет большую часть своей привлекательности, и ты стоишь перед какой-то непонятной фигней, озадаченно чешешь в затылке, морщишь лоб и спрашиваешь себя, на что ты потратил столько лет твоей жизни. Неужели на это?

Холден отнюдь не рвался облегчить мне задачу. Он молчал и пил кофе с возмутительно спокойным видом.

— Ладно, регрессор, — сказал я. — Я готов. Валяй, выкладывай мне все.

Он покачал головой.

— Я не думаю, что тебе стоит узнавать это именно сейчас, перед боем. Душевного спокойствия тебе эти знания вряд ли прибавят.

— Черт с ним, — сказал я. — А вдруг меня завтра убьют?

— Вряд ли, — сказал Холден.

— Я хочу знать, кто я такой и чего вам от меня надо, — сказал я. — Сейчас. Без всяких дурацких отговорок и попыток вернуть сюда Риттера.

— То есть сам ты все еще не догадываешься? — На этот раз улыбка Холдена была не слишком веселой.

— Нет.

— Были же звоночки… Впрочем, пусть так, — пожал плечами Холден. — Люк, я твой отец.

— Шутка, повторенная дважды, в два раза смешнее не становится, — сказал я, медленно начиная закипать.

— Это не такая уж и шутка, — сказал Холден. — Конечно, я не твой отец, да и ты не Люк, а световые мечи остались выдумкой. Но все же в каком-то смысле ты являешься одним из нас. Ты тоже регрессор, Алекс.

Звоночки были…

Я знал, что во мне есть что-то необычное. Собственно, если бы я был нормальным человеком, то ушлые потомки не стали бы выдергивать меня в эту эпоху, а оставили бы с промытыми мозгами в Белизе двадцать первого века. Именно из-за некоторых особенностей моей памяти меня решено было переправить в будущее для более тщательного исследования.

Потом был несчастный случай в военном лагере, когда мое чувство опасности первый раз дало о себе знать.

Дальше — больше.

Бойня на Тайгере-5, после которой мой мозг должен был пострадать от кислородного голодания, но почему-то не пострадал. Прогрессирующее умение видеть будущее, в котором мне угрожает какая-то опасность. Результаты медицинского исследования на Веннту, которые оказались очень близки к результатам обследования Холдена.

Но все это время я продолжал думать, что я человек с необычными мутациями. В крайнем случае результат чьего-то генетического эксперимента.

Задавая Холдену вопрос, я подозревал, что правда может мне не понравиться, но все же надеялся услышать в ответ что-нибудь вроде «ты любопытный мутант, Алекс, поэтому я за тобой и наблюдал».

По сути, мне подошел бы и любой другой ответ, сколь угодно фантастический, и даже версия с «пустышкой», которую раскручивал Визерс, дабы отвлечь внимание от настоящих своих дел, и то понравилась бы мне больше той, которую назвал Холден.

— …ты тоже регрессор, Алекс.

— Тогда почему я этого не помню? — И еще я обратил внимание, что, когда Холден говорил со мной о людях, он всегда употреблял местоимение «они». И никогда — «вы».

— Это довольно странная история даже для нас, — сказал Холден. — Ты — нетипичный регрессор, получившийся в результате эксперимента. Ты прикован к этой телесной оболочке и никогда не существовал в энергетической форме.

— И все-таки ты продолжаешь утверждать, что я один из вас?

— Да. Ты в некотором роде всегда был одним из нас.

— Тогда почему я не умираю?

— Ты никогда не существовал в энергетической форме, — повторил Холден. — Скорее всего, у тебя тоже есть энергетический пробой, как и у всех нас, но из-за твоей связи с этим телом он пока не критичен. Когда это тело погибнет, ты умрешь вслед за ним.

— Как и обычный человек, — сказал я.

— Обычный человек умирает вместе с телом, а не вслед за ним, — сказал Холден.

— Я ничего не понял, — признался я. — Так я человек или один из вас? Если я человек, то зачем ты говоришь мне, будто я регрессор? Если я регрессор, почему же я никогда не существовал вне этого тела? Давай с самого начала, а?

— Ты появился на свет, потому что один из нас сошел с ума, — сказал Холден. — Твой отец, условно назовем его так, наблюдал за человечеством с самого начала, и постоянное пребывание в разных человеческих телах в конце концов сыграло с ним злую шутку. Ему начало нравиться человечество, и он не хотел использовать людей так, как это было задумано изначально. Он считал, что люди имеют право на собственную жизнь и собственную историю, что они не должны становиться нашими придатками. Конечно, он не начал думать, что он человек. Он всего лишь предположил, что если он очень хорошо притворится, то сможет им стать. И когда от его человеческой оболочки забеременела очередная женщина, он решил, что должен дать этому ребенку что-то от себя. Не от тела, которое служило ему временным пристанищем, а от себя лично. Он ни с кем не поделился своими планами, поэтому мы не смогли его остановить.

— Но что же он мог дать?

— Он скопировал часть своего «я» и передал ее ребенку еще на стадии эмбриона, — сказал Холден. — Тебе не пришлось вытеснять прежнего владельца этого тела. Когда оно появилось на свет, ты уже был внутри.