ТП ― это вообще наше всё. С ТП всё выглядит иначе. Думаешь, что с жизнью то же самое, что и с полимерами, думаешь ― край, никто не любит тебя и пригожие девки попрятались в окошки отдельных квартир… Ан нет, оказывается рядом ТП.

Остроумному человеку, такому как я, ТП просто спасение.

Но пока спасение таяло у меня во рту, Карлсон разбушевался:

― У властных мужчин ― длинные руки, а у их властительниц ― длинные ноги, ― вещал он. ― Но Прокруст считал, что и то и другое ― поправимо. Но я, сантехник Карлсон, остаюсь дилером Протагора, заверявшего, что «Человек есть мера всех вещей, существующих, как существующих, и несуществующих, как несуществующих».

Но человека-измерителя, оратора, сообщающего об измеренном теле, часто волнует только эффект. Он может, говорят, прокрасться к береговой линии, и прокричать в ямку, что у царя Мидаса ослиные уши. Это иногда приводит к обескураживающим результатам, но тоже является методом. Всё дело в том, чего хочет оратор. Я вспоминаю, как посещал места, где воины ислама не брезговали свиной тушёнкой, но бывал и по соседству, где смиренные православные миряне вели своих дочерей гордым воинам ислама ― за ту же ложку тушёнки, видал и тех, что склоняются к униатской облатке при остановке шахт, видел я и язычников, которым нечего сорвать с шеи ― они ели тушёнку просто так. Тушёнка во всех случаях была сделана из давно мёртвых советских свиней. Цвет макарон, её сопровождавших, был сер, а жизнь непроста.

Человек слаб, и всё дело в том, чтобы понять ― пора ли кончить, или всё же нужно продолжать. Есть зыбкая грань между мудростью стариков и старческим безумием ― я иногда завидую лётчикам, которых каждый год ждёт обязательная медкомиссия и что ни день ― предполётный осмотр. Непрошедший смотрит на небо с земли. Но специальность, связанная с водой и паром, накладывает на меня дополнительное обязательство ― вовремя придти и вовремя кончить. Мне скажут, что это нормальная мужская обязанность, а я отвечу, что нет, особая.

В жизни сантехника-философа нет медкомиссии, что даст тебе пенделя в сторону неторопливых шахматных боёв на бульваре, но не дай мне Бог сойти с ума, ведь страшен буду, как чума ― да-да. Тотчас меня запрут ― да-да. Как зверька ― да-да.

Кому ты нужен тогда будешь ― со всей поэтикой старого советского животворящего гранёного цилиндра, поэтикой закуски в консервной банке?

В сущности, Малыш, это следствие ещё более давнего разговора ― не помню с кем. Мне, правда, скажут, что все наши разговоры ― продолжение разговора неизвестно с кем. Я соглашусь с этим, зажав жестяную вскрытую банку между ног, держа наготове ложку ― но… Тут остро встаёт проблема авторства реплик.

Кто сказал, что всякое животное после сношения печально? Кто? Аверинцев или Аристотель? Кто это там пел перед полным залом ― ваш Миша Шишкин или Изабелла Юрьева?

И мы никогда не узнаем, кто придумал слова «шехерезадница» и «енот-потаскун».

Говорили мне, что на далёком полуострове Индостан, есть специальное дерево с дуплом, в каковое каждый уважающий себя оратор должен крикнуть: «Император ел тушенку, словно свинья!». Существует, однако, вероятность того, дерево это спилено, и из него произведён деревянный истукан, которым подменили президента Ельцина, чтобы проще было продать мою Родину. Самого Ельцина ударили чем-то по голове, он потерял память, и теперь дирижирует еврейским оркестром на свадьбах и похоронах. А вот истукан-то и правил столько Россией. Он и придумал серые макароны.

Сила истукана в том, что он обмерен и измерен, у него текел и фарес, и он точно совпадает с прокрустовым ложем ожиданий.

Поэтому Протагор и Прокруст, породнившись детьми, образуют новую семью. Их внук выбирает себе барышень, как говорят в рабочих посёлках ― «под рост». Иногда ― со смертельным исходом. Чу, кто это там ― прячется за гаражами? Вон тот, чёрный, курчавый, кавказец или грек, он уже на мушке… Три банана, три банана, три банана-а-а, путешествие к униженным и оскорблённым, преступление без наказания, братья Карамзиновы. Откуда нам известны все эти песни? Они сохранились, потому что по дороге, нащупывая босыми ногами разбросанные пуговицы, прошёл простой русский пастух Ансальмо Кристобаль Серрадон-и-Гутьерра и срезал дудочку из лопухов. Когда он дунул в эту дудочку, оттуда полились песни Колобка. Песнь Первая, Песнь Вторая, Песнь Третья, Лебединая Песнь и Песнь Песней. Оттуда, нет ― оттудова нам всё о жизни и известно.

Об этом нужно всё время думать ― до полного удовлетворения. Поскольку журнал Man's Health говорит нам, что ежели бросить без удовлетворения, то всем кирдык, несчастье и аденома простаты.

Двенадцатый этаж ― шестнадцатый этаж

― Вы что-то всё время дёргаете ногой, ― прервал я сантехника.

― Напрасно я утром пиво пил, ― заявил Карлсон. ― Совершенно напрасно. Слишком много пива. Никуда я не пойду. Краны, крутитесь сами.

― Но как же с чердаком, ― перебил я. ― Там ведь ангелы, ангелы? Они живут в маленьком домике на крыше.

При слове «ангелы» Карлсон как-то встрепенулся и потянулся к ширинке.

Я понял, что он-то и есть сексуальный маньяк. Тогда я выбросил вперёд кулак, метя ему в нос, но сантехник уклонился, и я с размаху врезал кулаком по кнопкам панели. Лифт дёрнулся и будто подскочил. Затем он полетел вверх, как ракета с тремя бананами, что несли по тропинкам далёких планет добро, справедливость и польский социализм…

Больше я ничего не успел почувствовать, потому что в голове моей действительно запели ангелы.

Когда я очнулся, лифт уже не двигался. Я был один, никакого Карлсона рядом не было.

И тут я понял, что Карлсон ударил меня по голове. Со стоном я глянул на табло и обнаружил, что лифт стоит на первом этаже.

Двери открылись, и я увидел консьержку. А она увидела, что я стою в лифте рядом с вонючей лужей. Она даже ничего не сказала, нечего ей было говорить, к чему тут слова?

Поэтому я только завыл тоненько: «Юююююююю», ― что означало, что всё кончилось, кончилось навсегда, и крыши больше мне не увидеть никогда.

2022

Пар

― Что? Не видать? Где ж они? ― волновался на крыльце барского дома Николай Павлович, хлебосольный и радушный барин. Настоящий незлой русский человек, он жил мирной жизнью крепостника, в которой не было событий. Но теперь