Брезговать (чем-то) = to be squeamish (of);

Придираться (к кому-то) = to be picky (to);

Гордиться (кем-то или чем-то) = to be proud (of);

Ревновать (к чему-то или кому-то) = to be jealous (of);

Опаздывать (куда-то) = to be late (to);

Присутствовать (при чем-то) = to be present (at);

Отсутствовать (при чем-то) = to be absent (at)…

Грустить (о чем-то) = to be sad (about)…

Радоваться (о чем-то) = to be glad (about)…

И некоторые другие.

— Ну надо же, я понятия не имел, — проговорил Андрюха задумчиво. — До чего же странно все-таки. У нас, к примеру, «молчать» — ну просто однозначный глагол, этакий глаголище… А ваш «са́йлент» — прилагательное.

— «Молчать»? Разумеется, это не действие. Какое же это действие? Это всего лишь состояние. Какой человек? Усталый. Хитрый. Злой. Опасный. Молчаливый. Вот «работать» — это действие. «Стрелять» — действие. И даже «любить» — как ни странно, действие. А «молчать» или «стесняться» — так, ерунда, прилагательные.

I am silent. Are you silent? I am not silent.

— А что касается странности — то для нас, англичан, они ничуть не странные, — продолжал знаменитый шпион. — Мы не выделяем их в какую-то отдельную касту, для нас они обычные прилагательные, как «белый» или «красивый». Лишь я и еще несколько компетентных людей в Королевстве (чьи имена я не стану называть) знают об удивительном свойстве этих слов — что в русском языке они глаголы. Но большинство подданных Ее Величества об этом даже не подозревают.

* * *

— А теперь тренажер! — сказал себе Андрюха, попрощавшись с самым знаменитым из британских разведчиков и выключив компьютер.

Как же это отработать? Задача все та же: заставить себя чувствовать эту самую главную разницу — фраза на глагол и фраза на прилагательное — без усилий, подсознательно.

Тренажер на данную тему составить было несложно. Андрюха просто набросал подряд кучу фраз на русском, да таких, чтобы часть из них была с нормальными глаголами, а часть — «С этими самыми чувствами». А потом как пошел молотить…

Сначала все на вопрос бросил, да не просто вопрос, а с каким нибудь «Что?» или «Почему?» Потом все на отрицание, потом все в будущее с прошедшим наклонил… В общем, крутил до достижения полной беглости.

1. Ты знаешь это.

2. Ты боишься этого.

3. Ты помнишь это.

4. Ты веришь в это.

5. Ты стесняешься этого.

6. Ты живешь там.

7. Ты гордишься этим.

8. Ты молчишь об этом.

9. Ты работаешь там.

10. Ты возмущаешься этим.

11. Ты предпочитаешь это.

12. Ты хочешь этого.

Лег в субботу Андрюха поздно, а вскочил по привычке рано. «Я ж Катьке обещал все про отрицания узнать», — подумал он, наспех позавтракал и побежал к серой двери.

1 — 0 — 7 — 8. И шаг в неизвестность.

Так, город. Огромный и вполне современный. Из того, что на горизонте небоскребы, можно сделать два вывода.

1) Он точно не в средневековье.

2) Он на окраине огромного мегаполиса, но никак не в центре, иначе небоскребы стояли бы вокруг него.

Да, он был в каком-то пригороде, причем явно не из самых респектабельных. У лица узкая, двухэтажные закопченные дома. Через каждый метр натыканы двери, вроде той, в которую Андрюха путешествует в прошлое, но только не серые, а прилично проржавевшие. Какие-то лавки, причем всего две-три из них работали и в них продавались овощи, а на прочих висело по здоровенному амбарному замку. Один раз взгляд его упал на покосившуюся вывеску “Gelatti”, а через несколько шагов надпись на доске над дверью гласила “Panetteria”.

«Как-то странно как-то тут у них магазины называются, — подумал Андрюха. — Это даже не по-английски».

Впрочем, оба заведения были закрыты. В маленьком окошке первого за грязным стеклом зашевелилась занавеска… Нет, показалось.

Там и сям по улице брели редкие прохожие, по виду усталые работяги, идущие со смены.

Одному из них, хмурому худому мужику лет сорока в довольно грязной клетчатой рубахе и выцветших джинсах, опытный путешественник Андрюха решился задать вопрос.

— Excuse me, sir, may I ask you a question? Where are we?

Тот смерил Андрюху удивленным взглядом.

— Skokie, Illinois.

«Что за город такой — Скоки? — подумал про себя Андрюха, отметив, что название штата Иллинойс мужик произнес как Иллыной. — Что-то я о таком не слыхал».

— And is this Skokie too? — Андрюха ткнул пальцем на горизонт в небоскребах.

Мужик устало улыбнулся.

— No, this is Chicago.

Ах, вот оно что! «Шикаго»! А Скоки, должно быть, у него что-то вроде рабочего пригорода!

— А какой сейчас год? — спросил работягу Андрюха.

— Nineteen thirty seventh, — почти не удивляясь Андрюхиной неосведомленности, ответил мужчина, и Андрюха отметил, что этот, в отличие от Шекспира, год произносит попарно, по две цифры, «девятнадцать — тридцать седьмой», точно как учила их Герундиевна.

Ну и забросила же его волшебная дверь. Чикаго тридцатых.

Андрюха уже собирался ломать голову, куда обращаться и с кем ему вести беседу об отрицаниях, как вдруг его случайный собеседник рванулся в сторону и вжался в стену дома, и в ту же секунду Андрюху оглушил грохот выстрелов над самым его ухом. Завизжали тормоза. Андрюха втянул голову в плечи. Железная рука схватила его за шиворот и, как пушинку, втащила в автомобиль, с бешеной скоростью несущийся по переулку.

Андрюха открыл зажмуренные глаза. Он сидел на заднем сидении несущегося по городу лимузина, а слева и справа его подпирали самого угрожающего вида коренастые типы с тяжелыми челюстями, в черных плащах и в надвинутых на глаза шляпах. Точно такой же громила сидел за рулем — в его бычий бритый затылок между черным плащом и черной шляпой упирался Андрюхин взгляд. И еще один, точно такой же, сидел рядом с водилой на переднем сиденье.

— Don’t move, kid, — прохрипел тот, что сидел справа от Андрюхи, и в ребро Андрюхе ткнулось что-то неприятно твердое. Он скосил глаза. Даже в дюжей, поросшей рыжим волосом ручище бандита, похожей больше на медвежью лапу, револьвер казался огромным.