– Какая мерзость!

Никто не обратил внимания, когда на скамейку за креслом Отто поднялась фрау Штрайх – уже без чепца и фартука. Картинно расположившись в луче единственного непогашенного прожектора с зеленым фильтром, отчего лицо ее выглядело зловещим, как лицо утопленника, она несколько раз внятно выкрикнула в толпу:

– Какая мерзость! Какая мерзость!

Для вящего драматического эффекта не хватало только, чтобы она простерла карающую руку над головами провинившихся. Правда, было неясно, кого и за что она осуждала, – сыгранный ли только что спектакль или идущую мимо в обнимку женскую пару влюбленных в джинсах и застиранных тренировочных майках. Хоть эти страстно ласкающие друг друга прилюдно, университетские дамы издали были похожи, как близнецы, в одной из них Ури узнал свою стеклянную разоблачительницу Доротею.

– А вторая – та самая Вильма, которую муж Доротеи напрасно пытался отбить у своей любвеобильной супруги, – пояснил ему на ухо голос Инге, привычно угадавшей его невысказанный вопрос. О спектакле им не удалось перемолвиться ни словом, потому что фрау Штрайх, с демонстративной преданностью и заботой подоткнув плед вокруг ног Отто, довезла его кресло до фургона и простояла рядом с ними все время, пока Ури втаскивал его внутрь.

В замок они возвращались в полном молчании и разобщенности, – Ури за рулем, а Инге в фургоне, рядом с Отто, который вдруг раскапризничался и ни за что не хотел оставаться один. По возвращении Инге тут же пошла укладывать Отто в постель, а Ури поднялся в кухню и остановился на пороге, пытаясь поймать за хвост какой-то ускользающий от него образ. Он не мог вспомнить, что именно он старается вспомнить, но твердо знал, что это нечто жизненно важное. Медленно, как слепой, нащупывая путь, он прошел весь длинный коридор от кухни до наглухо перекрытой мраморной лестницы в башню. Потом повернул обратно, но не успел сделать и пару шагов, как взгляд его упал на лестницу, сбегающую вниз в рыцарский зал.

И тут он вдруг вспомнил все – ржавый скрип старого замка потайной двери, сопротивляющегося поворотам ключа, и свою нелепую фигуру в кольчуге и рыцарском шлеме, пытающуюся скрыться за низкой створкой стенного шкафа, набитого мужскими пиджаками, брюками и ботинками. Ури перемахнул через перила и, оказавшись прямо под лестницей перед шкафом, рванул на себя его скошенную дверцу, опасаясь, что она заперта. Но дверца с легкостью распахнулась, обнаружив пустое, пахнущее затхлостью темное пространство, – никаких брюк и ботинок там не было. Пока Ури пытался осознать этот очевидный, но пугающий факт, в глубине зала взрывчато щелкнул замок, и зеркало повернулось вокруг невидимой оси, пропуская Инге. Она вошла, как и тогда, в сопровождении Ральфа, освещая себе дорогу маленьким ручным фонариком. Но на этот раз Ури не стал от нее прятаться: спокойно дождавшись, пока острый луч выхватит его из темноты перед распахнутой дверцей пустого шкафа, он тихо спросил:

– А куда делся этот твой таинственный Карл? Он что, действительно превратился в дракона?

Не отвечая и не останавливаясь, Инге подошла к сторожевому рыцарю, нашарила выключатель за его спиной и включила свет. Потом обернулась к Ури и молча, словно предостерегая, опустила руку на тяжелую голову Ральфа. Хоть Ури уже успел узнать, что ее молчание бывает весомее всяких слов, по спине его на миг пробежали мурашки. А чего, собственно, он ожидал от нее? – спросил он себя. Что она засмеется и, тряхнув волосами, утешит его, уверяя, что никакого Карла никогда и не было? Дело ведь было не в дурацком деревенском спектакле – Ури и до того знал про Карла довольно много из сбивчивых рассказов Клауса, который раньше обожал Карла так же, как он теперь обожал Ури. Зачем же он задал этот вопрос, – чтобы разоблачить ее и обидеть или чтобы просто получить ответ? Так она его, в конце концов, и спросила:

– Что ты хочешь – разоблачить меня или просто получить ответ?

Ури покосился на пустой шкаф, подумал мельком: «Она ведь даже не знает, что я видел тогда эти Карловы шмотки» и упростил себе жизнь:

– Я бы предпочел просто получить ответ.

Инге еще секунду помедлила, словно пробовала каждое слово на вкус, и сказала устало:

– Я и сама долго пыталась угадать, куда он делся, пока это не стало мне безразлично.

– И потому ты убрала из шкафа его вещи?

Только тут она заметила распахнутые дверцы пустого шкафа и отмахнулась легко, не придавая значения:

– Ах, это! Да, Господи, они были тут временно. Потом я перевесила их в более удобное место, – какая тебе разница?

– Что значит – временно?

Инге прикусила губу и нахмурилась. Почуяв напряжение между людьми, Ральф прижал уши и зарокотал на низких нотах, – он никогда не упускал случая подчеркнуть важность своей роли в жизни замка. После короткого колебания Инге объяснила:

– В ту ночь, что я тебя привезла, я наспех вынесла эти вещи из твоей комнаты и сунула их в шкаф, потому что ничего лучшего не могла тогда придумать.

Ури стало не по себе:

– Ты хочешь сказать, что Карл жил в той же комнате, в которой живу я?

Вглядевшись в его лицо, Инге неожиданно засмеялась:

– Чего ты испугался, Ури? Что ты можешь превратиться в дракона?

Ури вдруг почувствовал себя совершенным болваном и, как ни странно, на душе у него от этого полегчало.

– Ничего я не испугался, – пробормотал он, уставясь в пол, и сам удивился тому, как по-детски прозвучали его слова. Тогда он поднял голову, поглядел Инге прямо в глаза и добавил, хоть ему это было нелегко:

– Знаешь, у меня кошки на душе скребутся после этого представления.

– Знаю, – отозвалась Инге. – У меня тоже.

Ну вот, главное было сказано – конечно, и у нее тоже! Он ведь видел, как во время спектакля побелели косточки ее пальцев, вцепившихся в подлокотники кресла. Значит, ему необязательно сейчас решать, доверяет он ей или нет. Острая радость обожгла его при мысли, что он не обязан ничего решать, не выслушав ее. Не обязан ничего решать, не обязан никуда уезжать и вообще ничего никому не обязан. А вслед за радостью пришло досадное осознание того, что он увязает в сладкой патоке этой жизни все глубже и глубже. Инге несомненно прочла по его лицу всю эту гамму чувств, как раскрытую книгу, и на миг коснулась его щеки ладонью, словно птица крылом на лету, – призывно, просительно, утешительно, маняще – все сразу.

– Пошли спать, уже поздно, я еле стою на ногах от усталости, – взмолилась она и пошла вверх по лестнице. Ури шагнул было за ней, но Ральф, ревниво оттеснив его, ринулся вслед за хозяйкой. Оставшись в одиночестве у подножия лестницы, Ури спросил у уходящей во тьму коридора спины.

– Но кто же он все-таки такой, твой Карл?

Странно, но собственный вопрос вдруг перехватил дыхание Ури и пригвоздил его к месту. Он стоял под лестницей и слушал, как каблучки Инге, не меняя ритма, процокали по дубовым доскам коридора до самой кухни. Потом открылась кухонная дверь, и темнота озарилась апельсиновым отсветом кухонного абажура, наполняя сердце Ури ностальгической тоской по утерянной беззаботности их уютных вечерних бесед и маленьких пиров в предвкушении приближающейся ночи любви. Он мысленно обругал себя, – зачем ему понадобилось ворошить прошлое Инге? Что ему до злопыхательства деревенских шутников? Какое ему дело до этого неведомо куда сгинувшего Карла? Но едва только он окончательно решил воздержаться от дальнейших расспросов, Инге окликнула его сверху: