— «Белая дама» отправляется сегодня вечером, — говорит Калле. — Мы найдём вам каюту. А сейчас я разыщу моё генеалогическое древо.

Он засовывает голову в какой-то ящик. Буллимилла задумчиво заливает в себя оставшееся пиво и протягивает руку за следующей бутылкой.

— Очень похоже на правду, мой дорогой, — говорит она. — Конечно же, ты из дворян. У тебя такая прекрасная семья, с традициями. Четыре поколения говночистов в городе Финё. А дальше историю рода трудно проследить — там одни пастухи и полуобезьяны.

Вообще-то в голосе женщины слышна любовь. Но и усталость тоже. Мне вдруг начинает казаться, что она сама живёт в доме со смотрителем слонов.

— За сегодняшний вечер, — говорит она себе под нос, — я увидела больше психов, чем за все те годы, пока заведовала кафетерием в ратуше Кольдинга. А вечер ещё только начался.

Тильте, как нередко бывало и прежде, выбирает прямой путь.

— Фру Мадсен, — говорит она, — что бы вы сказали, если бы действительно оказалось, что вы графиня?

— Я бы кому-нибудь приплатила, лишь бы не быть графиней, — отвечает Буллимилла. — потому что иначе, боюсь, нас ждут очередные идиотские банкеты, такие, как этот.

Калле Клоак протягивает нам диск и книгу в золочёном переплёте, это, конечно же, его генеалогическое древо во всех подробностях. Времени мало, нам надо идти.

— Есть ли какая-нибудь надежда, что занавески вернутся из этой самой высшей, как там она называется?

Это вопрос Буллимиллы.

— Не сомневайтесь, — отвечает Тильте. — Более того, их благословят и окропят святой водой ведущие религиозные деятели.

Калле Клоак открывает дверь. Мы растворяемся в толпе. Последнее, что мы слышим, это голос Буллимиллы.

— Совершенные психи, мой милый. Как и все твои друзья. Хотя ещё и дети.

♥

Мы снова пробираемся сквозь толпу, но на сей раз это проще, потому что нас прикрывает Калле Клоак. В толпе мелькнули Торкиль Торласиус, Анафлабия, Ларс и Катинка, но они нас не замечают, и единственная неприятная неожиданность — это неизвестно откуда взявшийся Александр Финкеблод, чему я, впрочем, быстро нахожу объяснение: он ведь представитель министерства и на нашем острове относится к цвету общества. Мы добираемся до двери в противоположном конце зала и оказываемся, если можно так сказать, у последней черты, но тут возникает небольшая задержка.

Тильте останавливается перед каким-то человеком, лицо его оливкового цвета и поэтому вряд ли можно сказать, что оно мертвенно-бледное, скорее оно какого-то жутковатого землистого цвета. В левой руке у него чётки, при виде Тильте он перестаёт молиться.

— Позвольте представить, — говорит Калле, — племянник моей жены и мой очень, очень хороший друг Якоб Аквинас Бордурио Мадсен, студент-теолог, в будущем — католический священник. Он вместе с нами отправляется в Копенгаген. Якоб, это Тильте и Питер Алевельд-Лаурвиг из Высшей Плаценты Анхольта.

Тильте медленно приподнимает вуаль. Конечно же, Якоб узнал её даже в этом костюме, неправда, что любовь слепа, настоящая любовь делает человека зрячим. Но теперь она может посмотреть ему прямо в глаза.

Он оглядывает наши костюмы.

— Если тебя это удивляет, Якоб, — говорит Тильте, — то спешу сообщить тебе, что я тоже ощутила призвание.

Мы наконец выходим из зала. Двери за нами закрываются.

Мы оказываемся на высокой террасе, под нами розарий, а за ним стоят три кареты, по сравнению с которыми наша карета с площади Блогор — просто телега для перевозки свёклы. Каждая карета запряжена шестёркой лошадей финёсской горячекровной породы, рядом с которыми скакуны с площади Блогор — просто кандидаты на усыпление в ветеринарной клинике.

— Пассажиров доставят к судну в каретах, — объясняет Калле. — В сопровождении фейерверка. Отъезжаем через десять минут. Вы в первой карете.

Он наклоняется, целует руку Тильте, жмёт руку мне и гладит по голове Баскера, как будто Баскер тоже какой-нибудь Алевельд-Лаурвиг, и мы идём мимо розовых кустов к морю.

Когда мы оказываемся одни, я даю волю негодованию. которое в последние пять минут отягощало моё сердце.

— Тильте, — говорю я, — все великие мировые религии настоятельно рекомендуют говорить только правду. Как можно так бессовестно лгать Калле Клоаку?

Я чувствую, что Тильте всеми силами пытается уйти от ответа.

— Есть одна история в буддистском пали-каноне. Там Будда убивает пятьсот пиратов. Чтобы они никого не убили. Если твои намерения чисты, ты можешь многое себе позволить.

— Ты не Будда, — говорю я. — А Калле Клоак не пират. Его ждёт большое разочарование.

Тильте резко останавливается. Слова вертятся у неё на языке. Ей нелегко, она столкнулась с классическим теологическим вопросом: до какой степени позволительно выкручивать другим руки, преследуя высшую цель?

Она так и не успевает ничего сказать. Одна известная личность приглашает нас занять место в карете.

— Господа, — говорит граф Рикард. — Три минуты до отъезда. И пятнадцать минут до отхода судна.

Хочу сказать, что десять минут в карете до «Белой дамы Финё» сквозь непрерывный японский фейерверк при других обстоятельствах доставили бы нам с Тильте и Баскером большое удовольствие. Но на нашем пути возникает целый ряд затруднений, и первое из них материализуется в виде графа Рикарда Три Льва.

— Боже мой, вы замечательно выглядите, — восклицает граф. — Одновременно по-восточному и по-скандинавски.

— И ты тоже, — отвечает ему Тильте. — Одновременно скромно и по-эксгибиционистски клёво.

Граф радостно улыбается.

— Наши каюты рядом, — говорит он.

Мы застываем на месте.

— Ты тоже едешь? — спрашивает Тильте. — В её голосе слышится надежда, что посреди несмолкаемого треска мы что-то не расслышали.

— Я один из организаторов, — говорит граф Рикард. — Замок Фильтхой — это замок моего детства. У вас впереди много интересного! Это фантастическое место. У нас биодинамическое сельское хозяйство. А ночью, когда у нас полнолуние, там полно элементалей.

Ни у Тильте, ни у меня нет сил спрашивать, кто такие элементали. Нам бы как-нибудь в себя прийти.

Не то чтобы мы плохо относились к графу Рикарду. Мы считаем его, как я уже говорил, членом семьи. Но таким членом семьи, который, как ни прискорбно, всегда будет представлять собой опасность для общественного порядка и безопасности.

— К тому же конференция посвящена религиозному опыту, — продолжает граф. — А это моя стихия.

Тут мы ничего не можем возразить. Можем лишь порадоваться, что у него, похоже, нет с собой его архилютни.

Лошади беспокоятся, мы залезаем в карету.